«Взять, к примеру, два плоских, круглых камня, соединить их „колесом“, встать на ось, а сзади пустить коров?» – спросил Индра своё озарение. Оно скептически улыбнулось. Кшатрий почувствовал, что острота и внезапность разгадки пропали, как-то угасли сами собой, а вместе с ними притупилась и его сообразительность. «Ладно, – успокоил себя Индра, – остановимся пока на этом.»
Он вдруг заметил, как ожила равнина. От прежней пустоши, задушенной переростом трав, не осталось и следа. Земля прогибалась горбом, бугрилась, вздувая сухие проплешины, оживлённые завалью вереска и стойкими головками багрового чертополоха. Густела мягкой осыпью листовника, что кучно разросся длинной, нескончаемой полосой.
Индра подошёл к кустам. Внизу, под ними, открывался глубокий береговой разлом. Такой высоты, что захватывало дух. Река виднелась лишь краем, противоположным берегом, вязкой низиной, заболоченной, засыпанной притопленным тростником. Должно быть, река прижималась к отвесной стене, подмывая её сыпучий бок.
На холме, что стоял выше обрыва, Индра обнаружил магические знаки. Сложенные из речного камня. Их узор вплетался в неоглядный замысловатый рисунок, полностью рассмотреть который можно было разве что сверху. Увиденное говорило о близости цели путешествия молодого кшатрия.
Вдохновлённый открытием, Индра бодро шагнул вперёд, и тут произошло нечто странное. Индре сперва показалось, что кто-то зацепил его сзади за плащ. Воин обернулся, но никого не увидел. Нет, что-то происходило в нём самом. В его висках стучала кровь, а сердце молодого кшатрия учащённо билось. Будто он только что ушёл от погони. Забравший много сил. Но неразличимый и коварный враг, скрываемый этой внезапной телесной немощью, находился сейчас в нём самом. Индре стало трудно дышать.
Воин сделал ещё шаг, другой и рухнул на траву. У него закружилась голова и подкосились ноги. Что-то происходило.
– Архари! – выдавил Индра из клокочущей груди я заставил себя подняться. «А они негостеприимны, эти бхриги!» – возбуждённо осмыслил юноша.
В этот вечер ему не удалось преодолеть странный барьер, которым местные жители огородились от незваных гостей. Индра переночевал на обрыве и с восходом солнца возобновил свои усилия.
На этот раз он обошёл магические знаки, дав большого крюка по лугу. Но едва воин изменил направление пути, испытания его воли возобновились. Правда, теперь юношу охватило паническое, ни с чем не сравнимое волнение. Нет, не страх, именно волнение. Оторопь. Казалось, что глаза вот-вот вылезут из орбит. Горло ему заткнул непродыхаемый ком, а лицо и плечи окропила испарина. Он был упрям. Но не более упрям, чем терпелив в достижении своей цели. Индра решил действовать иначе. Ворота, которые нельзя проломить, осаждённые должны открыть сами. Индре трудно было согласиться со своей мудростью, – неудовлетворённые порывы действия подначивали его считать свой выбор поражением.
Индра сел на траву, обхватил голову руками и попробовал успокоиться. В чём, собственно говоря, состояла вина бхригов? В том, что они не подпускали к себе чужих? А может быть, в том, что их магия подействовала на Индру так же, как и на любого другого, невзирая на его избранность, исключительность, на его отличимость от других? Он слишком уверовал в это. Индра почему-то подумал, что жизнь ещё много раз будет доказывать его человеческую заурядность. Настойчиво доказывать, давая ему повод всякий раз её опровергать. Силой или мудростью.
«Что для них сила? – спросил воин самого себя. – Подумаешь, сила. Разве она способна посрамить бхригов? Они ведь считают себя мудрецами. Единственными посвящёнными во все тайны Агни. А что если обратить их в дураков? Вот лучшая победа над такими противниками!»
Впрочем, бхриги не были противниками молодому маруту. Они даже не знали о его существовании. Их вина состояла только в том, что Индра сегодня убедился в собственной заурядности, обычности. В том, что он такой же, как все. Ибо так же, как и все, не смог преодолеть их охранного заклятия.
Деревенские мальчишки, для которых ничто не является тайной по ту и эту сторону реки, для которых тайна вообще не живёт больше одного часа с момента своего появления на свет, первыми заметили костёр возле самой границы расселения бхригов.
Мальчишки жили в деревне, со своими матерями, сестрами, тётками и бабками. Жили до посвящения, после которого они становились жрецами Агни и навсегда покидали деревню. Они уходили за священный рубеж, преодолеть который мог только свой, только бхриг.
Гурьба будущих огнепоклонников с любопытством обступила странного на вид отшельника, пёкшего на углях жирные тушки полевых цыплят.
– Эй, что вы там стоите, хотите мяса? – спросил Индра ни в чём не подозревавших глашатаев своего появления.
– А ты кто? – спросил самый, старший из юных бхригов, возраст которого подсказывал ему, что эта вечерня затеяна здесь неспроста.
– Кавья.
– Кто?
– Кавья Ушанас, – ответил Индра первое, что пришло ему на ум. – Странствующий риши, поджидающий здесь появления Агни.
– Появления Агни? – удивился мальчик.
– Что ты всё время переспрашиваешь? Может, у тебя плохо со слухом? Агни, Агни. Он назначил мне здесь встречу.
Дети переглянулись. Индра ковырнул ножом цыплёнка.
– Он говорит: 'Приходи на берег реки, а то эти бхриги так надоели мне своими молитвами. Они думают, что познали меня, но где им! – Индра перешёл на заговорщический шёпот. – Где им, говорит он мне, ведь эти бхриги ничего не знают. Они даже не знают моего восьмого имени.
– Так и сказал? – засомневался мальчик.
– Так и сказал, – подтвердил Индра. – Не знают, говорит, моего восьмого имени.
– Разве у Агни восемь имён?
