высоко. Рабочие снимали плакат с приветствием.
Лешка вспотел, его жали со всех сторон, очередь у кассы не двигалась. Он с большим трудом взял билет и вдруг увидел на берегу Николая Ивановича.
— Давай сюда! — закричал он, словно Николай Иванович только что демобилизовался, словно Лешка не видел его несколько лет. — Давай сюда!
Однако Николаю Ивановичу тоже нужен был билет, и Лешка снова полез к кассе.
— Николай Иванович, давай деньги!
— Чево?
— Деньги, говорю, давай!
Николай Иванович, протиснувшись, подал ему последний трешник.
— Не хватит! — орал Лешка. — А?
— Не хватит, говорю, на второй класс! Придется брать третий!
— Бери любой!
Лешка добрался наконец до окошечка кассы. «Что? Нет третьего класса? Как нет? Не надо мне ваш люкс, давай третий. Что? Не ваше дело? Как это не ваше дело? Я покажу не ваше дело! Что? Где начальник пристани? Да? — Лешка научился у Стаса говорить по-новому. — Не ваше дело? Так… Ладно. Что? Так…»
Лешка вырвался из толпы и побежал искать начальника. Начальник, испугавшись Лешкиных «так» и «да», написал кассирше записку. Лешка снова пробился к кассе. Крик его и манера действовали безотказно, билет был моментально куплен.
Пароход вот-вот должен был отчалить.
Настасья с целой кучей завязанных в платок батонов торопилась к трапу.
— Давай сюда! — опять заорал Лешка. — Давай сюда, кресная!
— Ой, батюшки, ой, милые! — ойкала Настасья. Лешка так же быстро купил билет и Настасье, все трое двинулись на посадку. Вспотевший Лешка плюнул за борт, теперь он плевал точно так, как Стас.
— Все! К вечеру дома будем. Баню затопим. Давай сюда! — обернулся опять Лешка. — Давай сюда, Егорович! Деньги-то есть на билет?
К пристани действительно ковылял Егорович. Купив билет, с транзистором за спиной, старик присоединился к землякам:
— Добро, ладно, хорошо!
— Все! Все в сборе! Что, Егорович, и ты нагостился? — хохотал Лешка.
— Зять Станислав не отпускал никак. Да и Верка. Ночуй, говорят, еще ночку.
— Видать, не климат! — заключил Лешка.
Пароход отчаливал. Настасья жевала батон, она угостила и Лешку с Николаем Ивановичем. Те уплетали за обе щеки.
— Так ты чего ушел и меня не дождался? — спросила Настасья Николая Ивановича.
— Крысы… — сказал Николай Иванович. — Крысы меня напугали.
— Ой, ой! А мы-то пробудились с Акимовной, думали, горит где. И Фаинка пробудилась. Сбегала, да и говорит: видно, какие-то пьяные в сарайку ломились. Всю ночку, всю ночку глаз не сомкнули с Акимовной.
Пароход плыл и плыл, раздвигая зеленые берега. Давно скрылся из виду город. Все путешественники, успокоенные, довольные, сидели на верхней палубе. Погода была отличная.
— Я, значит, к защитнику, — рассказывал Егорович. — Так и так, надо Олешку выручать. Ладно, говорит. Вышел, а Николая Ивановича нет, как в воду канул. Я сюда, я туда. Прихожу на слет, меня садят прямо в президиум. Мне товарищ Сергеев говорит: вот премия! Передай, говорит, Николаю Ивановичу из рук в руки.
Николай Иванович с любопытством разглядывал транзистор.
— Приезжайте, говорит, в любое время, вы, говорит, наша надежная стена и опора…
— Так и сказал?
— Ну! А зять Станислав…
— Сиди, Егорович, со своим зятем, — сказал Лешка. — Адрес-то как нашел?
— Улица Лассаля, семьдесят семой дом.
— Лассаля?
— Ево.
— Семьдесят семой? — Да.
— С железным зубом?
— С железным. Это кто?
— Да зять-то?
— С железным, верно. Лешка фыркнул:
— Ну, знаю я твоего зятя. В вытрезвителе вместе спали. Ой, не могу…
— Не скажи. — Егорович вспомнил, какую ночь провел он на скрипучей зятевой раскладушке. — Парень самостоятельный.
— Самостоятельный… Ну и ну! — хохотал Лешка.
— Рыжики-то продали? — спросила Настасья, словно выручая Егоровича.
— Рыжики-то не продали… — сказал Егорович, а Лешка продолжал хохотать.
— А гармонью-то купили? — опять спросила Настасья.
Лешка перестал смеяться.
— Гармонью можно и дома купить. Либо в другой раз, вот после сенокоса опять поеду.
— Нет, я дак больше не ездок, — сказал Николай Иванович. — Ни до сенокосу, ни после сенокосу. Я и эти три ночи по гроб доски помнить буду.
— Зять Станислав… Добро, ладно, хорошо. — Егорович замолчал, покосившись на Лешку.
— А я не могла с деньгами расстаться, гребенку не купила.
— Чего же не купила-то, взяла бы да и купила, — откликнулся Лешка.
— Купить! Где купила-ти! Купила-ти кобыла заступила
— Ну а богу-то намолилась? — допытывался Лешка. — Довольна?
— Ой, унеси водяной, тоже больше не поеду. И служат не так, и поют все не по-прежнему. И поп-то молоденький Табаком от него несет, как из трубы.
— Курит?
— Курит, видно, — сказала Настасья
— Добро, ладно, хорошо, — заключил Егорович. Пароход плыл домой.
Я дочитываю последнюю страницу, раздвигаю занавески и гашу лампу. Настасья в той половине дома уже растопляет печь. На улице утро. Большое спокойное солнце поднимается над недальним лесом.
«Пароход плыл домой». Нет, я не мог ни в чем упрекнуть себя. Все записано точь-в-точь как было на самом деле. По крайней мере, если верить рассказам Настасьи и всех троих «мушкетеров».
Из всех троих один Егорович мог прихвастнуть, это у него бывает. Лешке же и Настасье я не мог не верить. Тем более Николаю Ивановичу.
Все это было давно, прошло двенадцать лет.
Я смотрю в окно и вдруг замечаю Лешку, который, потягиваясь, выходит из дома. Он не тот, что был раньше, у него уже трое детей. Постарел за эти годы и Николай Иванович. Один Егорович все такой же. Он словно задубел и не поддается годам.
Я вижу, что Лешка правится к Николаю Ивановичу. По пути он комком земли запустил в своего же кота, однако промазал. Кот, сидевший до этого философски надменно, дал стрекача в крапиву, а Лешка засвистел какой-то мотив, пошел дальше.
— Сходим, что ли, к Егоровичу? — кричит он через улицу.
— Пойдем, — соглашается Николай Иванович. Умывшись, я тоже выхожу на улицу и присоединяюсь к ним.
У дома Егоровича спозаранку открылась домашняя парикмахерская. Старик сидит на табуретке у поленницы, на его жидкие плечи накинуто вафельное полотенце. Старуха, его жена, истово стрижет
