Андрюха опять достал из кармана таинственную записку: «Теши фои побольше… корове скоро ступить будет некуда… на любой размер соглашайся».
— Чево читаешь-то? — Иван языком мочил газету, чтобы свернуть цигарку. Оба они оперлись на сруб пустого к осени рассадника.
— Записку бы надо передать, Микулину.
— Микулину? — Иван бросил цигарку, даже неприкуренную. — Микулину я этта свистнул пачинским коромыслом. Добро свистнул.
— За што?
— За шти. Он знает, за што. Только надо было мне выйти сказать, за што. А тут… Девка заверещала, народ выскочил. Милиция вроде была. Ну, я и не посмел… Потом, думаю, скажу. Ушел. Теперь жаль мужика. Надо было не ево, а Сопронова хряснуть-то. Налогу знаешь сколько наворотили? Да мне и в три года такую сумму не выплатить!
— Бери бутылку, пойдем, — враз протрезвел Андрюха.
— Куда! Мириться? Я уж думал и сам. Да все дела-случаи… Пойдем, я не боюсь. Шею подставлю, скажу: лупи на сдачу.
— Худой мир лучше доброй ссоры. Я и записку отдам заодно. Двоюродные, не долго думая, с короткими песнями двинулись в Ольховицу, чтобы помириться с Микулиным.
В пустом поле по-летнему яростная разливалась клонами зелень озимой ржи. После первого крепкого заморозка клоны зеленели еще сочнее, ярче, серые межи и луговины оттеняли озимые полосы еще явственней. Как будто назло вплотную приблизившейся зиме юная эта рожь просто полыхала своею зеленою кровью! Умытая первым, быстро стаявшим снегом, она по-девичьи беззаботно стелилась над низкими сплошными изжелта-серыми тучами.
Стояла глубокая осень.
В исполкоме опять шло собрание. Но дружки не знали о том, что вместо Микулина все собрания теперь проводил Игнаха Сопронов. Три дня назад всем членам ячейки, кроме Шустова, на районной комиссии возвратили билеты. Нет худа без добра! Два удара коромыслом поперек спины спасли Микуленка от вычистки, его даже перевели в район на должность председателя райколхозсоюза. Он не стал отказываться от звания пострадавшего в классовой битве. Помалкивал, когда называли жертвой кулацкого произвола. Ничего этого, конечно, не знал Ванюха Никитин — самый главный виновник неожиданного микулинского повышения.
— Степанида! — попросил он. — Вызови-ко председателя на пару слов. Сюды, в коридор.
— Сицяс, — охотно отозвалась уборщица. — Да ведь у их собранье. Все шоптаники в одной куче.
Собрание на этот раз действительно было необычным. Сопронов, поставленный на место Микулина, собрал в исполкоме почти всех нянек, а также нищих старух, вроде шибановской Тани. Он решил одним разом убить двух зайцев: возродить распавшуюся группу бедноты, а также выявить и прижать эксплуататоров чужого труда. В тот момент, когда Степанида зашла в читальню, новый председатель усиленно требовал с шибановской Тани, чтобы она сказала, сколько дней жила в няньках у Павла Рогова. Таня смущенно шмыгала носом:
— Батюшко, Игнатей Павлович, я и водилась-то только три дня. Верушка-то меня просит, поводись, говорит, покамотко гумно-то молотим. Вот я и водилась, робеночек-то спокойный и ревит мало.
— Ты знаешь о новом постановленье?
— Нет, милой, не слыхивала, — призналась Таня.
— Есть постановление от двадцатого февраля сего года. Оно обязывает нанимателей в бесспорном порядке заключать договоры с батраками.
И Сопронов зачитал восьмой, двенадцатый и еще несколько пунктов постановления. Получилось, что Таня, когда нянчилась с ребенком Роговых, должна была иметь выходные и отдельную комнату.
— Разъясняю, — продолжал Сопронов, — все вопросы по договорным наймам решаются в райсовете либо в волисполкоме.
— Игнатей, тебя горяна спрашивают, — вклинилась Степанида.
— Какие горяна?
— Да с Горки. Никитины. Иван да Ондрий.
Сопронов оставил нищих и нянек, вышел в коридор.
— А… — разочарованно произнес Андрюха. — Мы думали… Микулин… А тут ты…
— Ну, я.
— Я в букваре остатная буква, — сказал Андрюха. — Может, пойдем, Ваня? Еще арестуют.
— Нет, до вас очередь пока не дошла, — с улыбкой проговорил Игнаха. — А ежели подобру, милости прошу заходить.
И открыл дверь. Братаны Никитины молча переглянулись, постояли и… зашли в кабинет. Сопронов сел за стол, забрякал пальцами по столешнице. Иван не захотел сесть, стоял перед новым председателем, не по-доброму усмехался:
— По какой стойке-то стоять, «смирно» или «вольно»?
— А ты еще на карачки перед ним встань! — Андрюха скрипнул зубом. — Может, и скостят с тебя налог-то. А? Хоть с полстолечка.
Сопронов обернулся к Андрюхе, слегка прищурился.
— Налог устанавливал не я.
— А кто жо его устанавливал? — чуть не хором выкрикнули двоюродные. — Может, мы сами?
— Нет, для этого есть установочная комиссия.
— Да уж… Чего другого, а комиссий-то ты много наделал.
… Коромысло стояло в правом углу, за железным сейфом. Ванюха Никитин увидел его, и вся его злость сразу спала, он заулыбался и потянулся к нему. Сопронов начал белеть и поднялся из-за стола.
— Это пошто коромысло-то стоит? — проговорил Ванюха. — Для какой обороны? Андрюшка, нет, ты погляди…
Ивана Никитина разбирал смех.
Белизна быстро сошла с лица Сопронова. Он еще больше прищурился и, окончательно оправившись, спросил как бы шуткой:
