выпил один и вновь закусил.
— Не стоит преувеличивать, Михаил Павлович. Мода на омоложение и пересадку желез…
— Я не преувеличиваю, — сдерживаясь, произнес Томский. — Массовое смещение старых работников — факт? Даже здесь, в Москве. Одни дураки не видят этих перетасовок. Кооптация пошла в ход — тоже факт.
— Кооптация была и при Ильиче.
— Но не в таких размерах, Алексей Иванович! — взорвался Томский. — Подождите, вас еще турнут к Брюханову в наркомат. И будете помогать Фрумкину подшивать бумажки…
— И то дело! — весело сказал Рыков. — А вас куда, Михаил Павлович?
— Меня антрацит шуровать.
— Ну, зачем же уж так-то? У железнодорожников тоже есть наркомат. Четыреста тысяч пудов бумаги истратили за год. На одну только отчетность… Николай Иванович, а Николай Иванович?
Но Бухарин был далеко от веранды. Он по-прежнему следовал за кузнечиком.
Рыков молча, серьезно поглядел на Томского:
— Я слышал от Сокольникова, что Николай Иванович говорил с Каменевым о положении в Политбюро.
— И очень плохо сделал! — снова взорвался Томский.
— Почему?
— Потому, что эта сучка Каменев побежит к кобелю Зиновьеву! Если уже не сбегала. Ну а кандидату в Наполеоны только того и надо. Будет к чему прицепиться.
— Не вижу тут криминала.
— Не видишь… — Томский, опять еле сдерживаясь и стараясь выпрямиться, протянул ноги. — Вы, Алексей Иванович, еще многое не видите. Очень многое.
— Говори конкретней, Михаил Павлович. — Как всегда, при нарастании серьезных разговоров или во время споров они незаметно для себя переходили на «ты». — Ты что имеешь в виду?
— Кто у нас Председатель СНК?
— Допустим, что Рыков. — Рыков все еще улыбался.
— Вот именно, допустим.
Это было уже обидным, и Рыков нетерпеливо встал. Томский еще чуть раньше понял, что перегнул палку…
— Не обижайся, я-то не сомневаюсь в том, кто руководит правительством. Но ответь хотя б на такой вопрос… Когда ты узнал об аджарском восстании? — Нотки несдержанности вновь послышались в голосе Томского: — Когда? И от кого?
Алексей Иванович Рыков сел и, играя вилкой, прищурился. Он проглотил пилюлю молча: об аджарском восстании он, Председатель СНК, действительно узнал поздно и, что самое главное, из вторых рук.
— Они не сочли нужным сообщить даже тебе, — безжалостно продолжал Томский.
— Я звонил Менжинскому, — проговорил Рыков.
— Ну и что он?
— Сослался на Ягоду.
— Разумеется. А что он мог еще? Ягода… — Томский, еще более сутулясь, язвительно хмыкнул: — Впрочем, это еще цветочки, Алексей Иванович, ягоды впереди…
Рыков не успел по достоинству оценить каламбур: Бухарин в одних трусах шумно перелез через перила и по-мальчишески присвистнул:
— Все еще во фраках? Ни дать ни взять, английские лорды!
Бухарин суетливо, но быстро оделся, потер напеченную солнцем лысину, залпом выпил остывший чай. При этом он успел рассказать американский анекдот о негре и белой даме, потом перекинулся на то, как купаются и загорают японцы, затем заговорил о крапиве, которая разрослась на даче председателя ВЦСПС в количестве, вполне соответствующем званию руководителя советских тред-юнионов.
— Алексей Иванович, а вы видели хоть однажды Томского в неглиже? — Бухарин ловко поймал в воздухе подкинутый спичечный коробок.
— Нет, не видал. Зато Бухарина видал в политическом неглиже. В самом деле, Николай Иванович, что у вас там? Конгресс Коминтерна или атлантический пляж? История с Тельманом не делает вам чести.
— Нам. А вам? — Бухарин рассмеялся. — Вы с Томским что, уже в четвертом интернационале? Впрочем… хотя б одно воскресенье прожить без политики.
— Да, да, пейте-ка лучше чай, — язвительно сказал Томский и тяжело поднялся с кресла. — Пойду прилягу… Кстати, звонил Краваль.
— Ефим? — Веселое лицо Бухарина сразу стало озабоченно-горьким. Краваль был секретарь Бухарина, его звонок не предвещал ничего хорошего. Однако Бухарин постарался тут же забыть об этом. Рыков проводил глазами хозяина дачи:
— Михаил Павлович как старый князь Болконский. Считает, что до обеда сон золотой, после обеда серебряный. Вы остаетесь обедать?
Бухарин не успел ответить. От калитки по тропке шагал высокий военный.
— Ты с охраной сегодня? — спросил Бухарин.
— Нет, — сказал Рыков. — Это, видимо, к Михаилу Павловичу.
— Не к Михаилу Павловичу, а к Николаю Ивановичу, — послышался из комнаты хрипучий бас Томского. — Извольте.
— Ну, вот… Пусть войдет сюда, — раздраженно сказал Бухарин.
Высокий круглолицый парень в форме ГПУ козырнул и растерян поглядел сначала на Рыкова, потом на Бухарина. На нем была новая шерстяная форма, фуражка с козырьком, отороченным кожей. Сапоги блестели, подворотничок тонкой белой полоской охватывал загорелую энергичную шею. На отворотах гимнастерки — по эмалевому прямоугольничку. Бухарин повернулся:
— Милейший, вы ко мне?
— К вам. Разрешите, товарищ Бухарин? — Парень покраснел, переступая с ноги на ногу.
— В чем дело?
— Хочу переговорить… значит. Лично…
— Лично со мной? Почему же лично? Здесь нет посторонних.
Рыков с улыбкой встал.
— Куда же вы, Алексей Иванович?
— Нет, нет… пожалуйста.
Рыков ушел с веранды.
— Я вас слушаю. — Бухарин, с любопытством разглядывая посетителя, погасил раздражение. Он уже видел где-то этого высокого круглолицего парня.
— Так в чем же дело, товарищ комроты! — Бухарин знал знаки различия. — Я вас слушаю.
Но военный краснел, мялся и, волнуясь, то и дело моргал выгоревшими ресницами.
— Я, значит… Хочу поговорить. Личное дело. Товарищ Бухарин! — Парень решительно одернул гимнастерку. — Я как член партии… Обязан вас предупредить… в одном деле, чтобы вы разъяснили…
Бухарин ждал.
— Я подписал одно заявление… — Военный опять сбился.
— Какое заявление?
— Неправильное.
— Ну и… что же?
— Там… там про вас написано. И все неправда! Я его подписал, думал, чтобы… Для пользы дела. И сразу решил рассказать, чтобы… чтобы вы знали…
— Как ваша фамилия?
— Гирин. Петр Николаевич. Там говорится, что вы обозвали Михаила Ивановича Калинина… флугером. И еще бывшим лакеем…
— Так-с… Милейший, а при чем же здесь я?
— Я думал, что… я хотел…
