— Мне торопиться некуда, — сказал Жучок своим сиротским голосом, зорко поглядывая за Кешей, который забросил битку чуть подальше. Акимко Дымов, гостивший у Нечаева, подтянул голенища и тоже поставил пару, за ним бросили битку братаны Новожиловы, председатель ВИКа Микулин и шибановский поп.
Павел Рогов поставил свою пару и прикинул, откуда бить. Нечаева по-прежнему никто не осмелился перекинуть, он был первым. Между Дымовым и Нечаевым оказалось порядочно места, и Павел перекинул Акимка, чтобы пробить вторым.
Наконец все желающие играть поставили свои «бабки». Больше никого не было. Кон стоял как на блюдечке, все встали подальше от боков. Бабы, не смолкая, подначивали играющих:
— Этот-то, этот-то…
— Не говори!
— А ты чего, Северьян, близко? Гляди, ничего не останется, всех выбьют.
— А председатель-то? Где дак первой, а тут самый остатний.
— Нет, это Жучок самый остатний.
— Этот пазганет!
— Ну! А ты, батюшка, после кого?
Отец Николай не отвечал, водил плечами притопывая. Он делал разминку.
Ивану Нечаеву подали его каменную битку. Нечаев встал на свое место, расставил ноги, обутые в не очень новые, но хорошо промазанные дегтем сапоги. Сдвинул под пояском красную ластиковую рубаху, прищурил правый глаз и поднес к носу битку. Он прицелился так трижды, поднося битку к самому носу. Потом вдруг отступил правой ногой назад, размахнулся. Дважды быстро переступил вперед и сильно ударил в кон, подавшись вперед всем своим коренастым телом. И затряс от обиды белой своей головой: битка прошла выше кона.
— Вот! — охнула его сестра Людка. — Не будешь эк далеко закидывать!
Нечаев, отказавшись «солить», в отчаянии махнул рукой и отошел в сторону. Павел взял битку и ударил без подготовки. Битка прошла тоже верхом и с краю. Это был тоже позор. Павел решил «посолить», то есть поставить двойную ставку, но «бабки» кончились. Он затравленно оглядел народ, заметил Сережку, своего юного шурина, который, чуть не плача от обиды, глядел на него.
— Сережа! А ну беги, принеси козонков!
Сережка схватил кепку и что было духу бросился домой за «бабками».
Павла не стали ждать. Микулин выбил всего одну «бабку», Новожиловы трех на двоих, а отец Николай и Кеша позорно промазали…
Бабы потешались над незадачливыми игроками, кон оставался целехоньким, когда очередь дошла до Жучка. Жучок же с близкого расстояния сильно хрястнул в самую середину, козонки из-под битки так и брызнули… Он сложил в корзину целую кучу выигранных «бабок».
— Ну и хитер, Северьян, хитер!
— Солить не солил, а всех обставил!
— Так вы чего, мужики, неужто Жучку уступите?
— От молодец!
И Сережка забыл то, о чем просил его Прозоров. Он с сердечной болью отсчитал дома десяток «бабок» и приволок Павлу. Игра началась снова… Пестрая сутолока Иванова дня заволакивала Шибаниху. Молодежь из дальних волостей еще не скопилась в деревне, но деревня на широкую ногу принимала гостей. Улицы совсем опустели. Весь народ был по домам. И вот как раз в этот момент из отвода от поскотины в деревню вошли двое странных людей. Обвешанные сыромятными ремнями, держа в руках сундучок с каким-то непонятным «струментом», они попросили воды у новожиловского колодца. Напились и откашлялись. И вдруг один из них, здоровенный рыжий мужик в английской, с большим козырьком фуражке, набрал воздуху, заорал:
— Кому животину лечить, легчить, быков, жеребят, обрубать копытаа! Легчить, лечить, обрубить копы-таааа!
В домах заоткрывались окошки, завысовывались головы гостей и хозяев. За чужаками увязалось человек шесть прискакивающих ребятишек. В том числе и Сережка Рогов…
«Коновалы, коновалы пришли!» — потянулся, полетел ветерком занятный слух.
Акиндин Судейкин сидел дома со свояком Егором. Он только что налил в ендову кислого, не больно удачного пива и только хотел налить в стаканы, как с улицы донесся этот громкий призыв коновалов.
— Стой, Егорко! — Акиндин вскочил со стула. — Вон оне! Как раз вовремя…
— Неужто всурьез? — свояк не верил своим ушам.
— Всурьез… Матка, зови их сюды.
Акиндинова женка заревела в голос, двое девчонок-подростков тоже захныкали. Но Судейкин был неумолим, он уже давно решил прикончить «дело», вылегчить жеребца.
— А ну остановить водополицу! — крикнул он на плачущее семейство. — Вот я вас!
Когда коновалы сравнялись с домом, Судейкин высунулся в окошко:
— Откуды, товарищи?
Коновалы остановились.
— Дальние. Сейчас с Пунемы правимся.
— Милости прошу к моему шалашу. Заходите.
Коновалы переглянулись: приглашение было как будто серьезным. Они зашли в избу, поздоровались, а хозяин сразу налил им пива.
…Через полчаса вся Шибаниха знала, что Акиндин Судейкин будет легчить Ундера. Сережка Рогов стоял с раскрытым ртом среди мужиков и ребят, скопившихся в проулке в доме Судейкиных.
— С чего это он вздумал жеребенка-то легчить? Рехнулся, видать! — сказал Акимко Дымов, усаживаясь на тесовом штабеле.
— Судейкин в землю на две сажени видит, — возразил Савватей Климов.
— Видно, причина есть.
— Притчина одна.
— Да какая?
— А такая, что капитал, свое заведение.
— Ну, загнул. Да какой в Ундере капитал-то?
— В Ундере-то? В ём капиталу… — Савватей Климов присвистнул, — на тьпцу кобыл хватит, не то что в тебе. У нас-то вон и всего по одной бабе.
— Ну, у тебя-то, Савва, наверно, не одна. — Жучок похлопал Климова по сухой спине.
— Есть. Не скажу, — кротко согласился Савватей.
— Ох, Савва, так это тебя ведь легчить-то надо?
— Куда Савву легчить!
— Мать-перемать! — вдруг встрепенулся Савватей. — А ведь он не имеет правое жеребца легчить! Он мне о масленице проспорил. Евонный Ундер мою кобылу должен три года обслуживать.
— Ты в суд подай.
— Верно. Как так?
— Аблаката найми!
Все ждали, переговаривались. В доме Акиндина чуялись приготовления: кипятили самовар, принесли два ведра речной воды. Вышел на лужок рыжий коновал, засучил рукава и, разбирая сыромятные ремни, даже не поглядел на публику. Вдруг Новожилов-младший раздавил сапогом цигарку и произнес:
— Шутки-то, ребята, шутками… А моя Шибра вон загуляла. Не хотел к жеребцу гонять, думаю, после праздника.
— В поскотине кобыла-то?
— Дома стоит.
— Ну, так веди, пока не поздно.
— Да ведь… А что? Пойду, может, договорюсь.
И Новожилов пошел в дом к Судейкину.
