Первым на помочи явился, как ни странно, сумасшедший Жучок. Он поздоровался с хозяином за руку:
— Здраствуйте, пожалуста, здраствуйте, пожалуста, каково нонче ночевали?
— Ночуем-то мы пока в людях… — смутился Евграф от такого вопроса, не зная, что и поручить работнику. Но Жучок сам, добровольно пошел копать глину. «Не стибрил бы только лопату, — подумал Евграф. — А то и другое что-нибудь подберет, никакой он вроде не тронутый».
Пришла Таисья Клюшина, следом пришел Киндя Судейкин, начал дразнить Таисью:
— Таисьюшка, слыхала ли?
— Чево?
— Да говорят, Шибаниху-то разделили на две ровные части. Микулёнок учредил две бригады в одном ковхозе. Митьку Куземкина, грит, бригадиром в первую, а тебя поставим командиром в другую.
— Отстань, к водяному! Плетешь с утра.
— Здря и отказываешься…
Киндя своей лопатой пошел копать глину.
Один за другим скапливался народ. Дело пошло сразу. Надо было скорее очистить старый, еще ядреный опечек, выкидать остатки прежней печи, надо было таскать свежую глину. Покатый от будущего шестка настил опечка до задней части уже забивали свежей глиной, когда появились Зырин с Нечаевым и два подростка от Роговых, да еще с десяток баб и девок, а народ все подходил. Евграф испугался, что всех Самоварихе не накормить, и каждого распределял по местам. Люди не теряли минут, сразу приступали к работе. Некоторые предупредили, что пришли не на весь день. Кто выбрасывал остатки прежней печи, кто копал глину, кто заприлаживал «свинью» и щиты для опоки. Вчера за щитами Евграфу пришлось съездить в Ольховицу. Это было наследство Шустовых, говорили, что оно валялось в гумне, а в каком гумне, не помнил ни Славко, ни Гривенник. Гумен в Ольховице набиралось не меньше дюжины. Только с помощью сельсоветской уборщицы Степаниды опоку, раскиданную в разные стороны, обнаружили в каком-то сарае, потому Евграф и опоздал вчера на Васькину свадьбу.
Собрать «свинью» безошибочно умел один Савва Климов, его даже приглашали для этого в чужие деревни. Она состояла из многих частей и собиралась без всяких гвоздей по определенному порядку, чтобы, когда печь будет сбита, вынимать ее по частям в обратном порядке.
«А попробовали бы большевики без этой свиньи сбить для себя новую печь! Никакому бы Троцкому не удалось». Эту интересную мысль и обнародовал сейчас Савва Климов, но Киндя Судейкин старался ее опровергнуть:
— Ты, Климов, здря говоришь такие пустые слова.
— Почему? — Савватей достал из холщовых синих порток самодельную берестяную табакерку. Постукал по ней ногтем.
— А потому! Вот, к примеру, царь Петр умел делать все подряд. Лошадей ли ковать, баб ли пороть по жопам, вельможей ли. Так неужели Трочкому со свиньей не сладить? Выпил бы он стопочку, как на сварьбе у Васьки Пачина, и склал бы! Трочкому-то тут и делать нечего…
— Ты, Киняха, специалист по однем сварьбам. А в политике ты как осиновый пень. Идешь напролом, как моя старуха, — возразил Климов. — Да эту свинью не скластъ и самому Ленину, не то что Трочкому! Свинья никому не далась бы. Только мне да, может, еще товарищу Сталину.
Зырин пресек хвастунов:
— Вон Евграф-то обоим вам свинью подложил. Взял да и склал! Вас не дождешься.
Климов пошел проверять. Потрогал «свинью» на прочность и произнес:
— Тютелька в тютельку…
Евграф приказал Таисье с девками выкидывать из глины камни и бело-желтые известковые сгустки. Бабы дырявыми ведрами таскали в избу свежую глину, сваливали в деревянный опечек. Серега с Алешкой старались не уступать друг другу и взрослым. Евграф вручил мужикам двух «баб» — тяжелые дровяные чурки с прибитыми к ним деревянными ручками. Нечаев первым ударил своей «бабой».
Битье печи началось.
Евграф минут двадцать усердно бухал по глине тяжелой чуркой, а когда пот промочил на спине рубаху, передал чурку Судейкину.
— Нет, мне с такой бабой не справиться, — сказал Киндя. — Дай-ко, Зырин, твою, которая потоньше.
— Я свою бабу никому не даю! — отшутился Зырин. — Последнее дело, бабу отдать в чужие руки…
— Да ведь ты, Володя, пока и не женатой, — простодушно сказала Таисья Клюшина, и все засмеялись. Зырин с кряхтением начал шлепать по глине своей чуркой, и Киндя неохотно полез в опечек с тяжелой бабой.
К тому времени подошли Санко Куземкин и Миша Лыткин с лопатами. Но лопаты уже не требовались…
— Ты, Мишка, почему без нагана? — спросил Киндя Лыткина. — Без нагана в кампанию не берем.
— Берем, берем! — заступился Евграф за Лыткина и пошел показывать Санку, откуда носить глину.
— Ты где предрика-то спрятал? — спросил Киндя бедного Лыткина.
Лыткин не нашел, что ответить Судейкину.
— Спит, видно, предрик, — подначил Володя Зырин.
— Предрика не будем трогать, — подмигнул мужикам Иван Нечаев. — Мы с «бабами» и без предрика управимся. Он пусть как хочет.
Все вспомнили про «Витальку» и стихли. Палашка была не в духе, она слышала разговор. Она таскала глину большим дырявым ведром. Зырин считал, сколько принесено ведер, досчитал до девяноста, сбился и перестал считать.
— Ну, худой ты, Володя, счетовод, ежели не можешь глину считать, — сказал Иван Нечаев.
Зырин не обиделся, согласился.
Евграф попросил Палашку принести с реки бадью чистой воды и ковшик. Жара пропитала насквозь его залатанную рубаху. Опечек только забили глиной, разверстали место для печного пода. Нечаев и Зырин устанавливали большие опочные щиты вокруг «свиньи». Их прочно сколотили гвоздями, форма для печи была готова.
Солнышко в небе поднялось над Шибанихой, мужики были в поту, часто пили, а опока наполнилась только на одну треть. Бока «свиньи» медленно обтекались трамбованной глиняной массой.
К полудню печь была сбита всего лишь наполовину.
— Слава тебе, Господи, слава тебе! — приговаривала, радуясь и крестясь Марья, пришедшая звать обедать. — Вот опеть не оставили нас православные…
Что значит это «опеть», Марья не знала и сама, ведь печи как таковой еще не было. Или она припомнила прежние, доколхозные годы, или пришел ей на ум сундук с приданым.
— Мужики, а мы когда обедать-то будем? — спросила она.
— Рано, рано еще!
— Собьем печь, тогда и обедать…
— Нет, робятушки, без обеда не выдюжить!
— А вот Мишка скажет, когда обедать.
Белые ресницы Миши Лыткина то и дело по-телячьи моргали. Он притащил очередное ведро с глиной. Нечаев спросил:
— А помнишь, Анфимович, как лес-то возили для мельницы? Вот были помочи дак помочи, сам отец Николай кряжи рубил!
— Где-то он, сердешной, нонче? Наверно, и жива нет, — сказала Таисья.
— Знамо, нету Рыжка в живых, разве устоит ноне такой, — заметил Климов.
— Ты, Киндя, тогда по гвоздям топориком-то, по гвоздям тюкал. Изгадил, поди, топорик-то… — усмехнулся Евграф, переводя разговор.
— Да откуда я знал, что гвоздей набито? Знамо, изгадил. Долго точить пришлось.
— Не надо было стихи про Таню кривую выдумывать, — хохотнул Володя Зырин и напомнил:
