– Да, папа, – сказала Алена. – Пока, – махнула Лёньке. – Я в июле приеду. Будем гулять при луне, ага? Это так романтично.
На прощанье она послала ему воздушный поцелуй и скрылась за воротами.
Лёнька постоял еще немножко, вздохнул и, бессмысленно глядя по сторонам, побрел домой. Он подумал, грустно ли ему? – ведь Аленка завтра уезжает, и решил, что нет. Может быть, радостно? – его любовь, кажется, ответила взаимностью. Но нет, радостно не было, всю радость испортило проклятое слово 'кажется'. Почему-то, даже сам не зная почему, Лёнька чувствовал себя обманутым. Он облизнул губы, чтобы вспомнить Аленкин поцелуй, но ему вдруг показалось, что это не она, а Марик или Сережка из восьмого 'А' тянутся к нему слюнявыми ртами.
На улице Чехова, там, где она пересекалась с Юбилейной, в неярком свете фонарей под штабелем досок лежал, свернувшись калачиком, Бимка.
– Эй, Бимка, – позвал мальчишка.
Тот не откликнулся. Лёнька подошел ближе и понял, что ошибся. Собака заворочалась, насторожила уши.
– Мухтар, а где Бимка? – печально спросил Лёня. Мухтар с Бимом частенько спали вместе. Вот под этим штабелем и спали. Пес поднял морду к темному, низкому небу, где в разрывах облаков пряталась бледная луна, и тоскливо завыл. Наверное, у вязов спит, успокоил себя Лёнька. Но и скамейка у вязов пустовала.
– Би-им! – еще долго разносилось над притихшим селом. – Где ты, Бим?! Вернись, пожалуйста!
И снова выл Мухтар, и ему вторили другие собаки, и кто-то беззвучно плакал, скорчившись у сбитого из горбыля заборчика.
На следующий день Аленка уехала; и нисколько не обиделась на Лёньку, который уверял ее, что обязательно зайдет попрощаться, и не зашел. На самом деле она даже не вспомнила про него, потому что всеми своими мыслями уже давно была в городе.
А ее стеснительный двоюродный брат всё ходил и ходил возле дома бывшего… да, теперь уже бывшего друга, и никак не мог собраться с духом. Не мог заставить себя подойти к двери, постучать и набить морду зарёванному Лёньке. Так, как он его учил – прямым в челюсть.
---
Журнал 'Если' N 12, 2006
