Кузнецов освободился от парашюта, выскочил из кабины и тут же залег в небольшую канаву. Вокруг тишина. Только где-то вдали был слышен рокот танков да изредка доносилась артиллерийская стрельба.
Поднялся. Нигде никого. Сориентировался, в какой стороне овраг. Он оказался примерно в трехстах метрах. Самолет дарить немцу не стал. Вернулся к машине. Отрезал от оставленного в кабине парашюта два куска шелка, окунул их в бензин, положил один на распущенный парашют, а второй – на горловину бензобака. Еще раз оглянулся вокруг. Затем поджег шелк и бросился в сторону оврага. И как раз вовремя. Не успел прийти в себя и подумать, что делать дальше, как услышал звук автомашин. Приподнялся. На большой скорости к самолету ехали два грузовика с автоматчиками. Вот машины резко затормозили, но автоматчики, соскочив на землю, не решались подойти к объятому пламенем самолету. Видимо, они были уверены, что летчик остался в кабине. Когда взорвались бензобаки, они сели в машины и уехали восвояси. За всем этим Кузнецов наблюдал на ходу. Он выбрался из оврага, прополз во ржи, по открытой местности перебежал к небольшому участку вспаханной земли и залег в борозде. Двигаться дальше не было сил и он лежал, пока стемнело. Вдали пылало зарево – горел Ростов. Избегая дорог, Кузнецов пошел в направлении зарева. Изредка он останавливался, напрягая слух, и снова шел. До рассвета во что бы то ни стало надо было попасть к своим. Летняя ночь так коротка! Мучила жажда, подкашивались ноги, хотелось сесть и передохнуть хоть несколько минут. «Не садиться! – приказывал он себе. – Времени мало!»
Вдруг нога попала во что-то мокрое. Кузнецов с трудом нагнулся – так и есть, лужа. Потрескавшимися, сухими губами он припал к ней, торопливо сделал несколько глотков, и только тогда ощутил зловонный запах гнили. Он встал, но его затошнило, земля уходила из-под ног. Стоял, широко расставив ноги. Сколько прошло времени? Минута?.. Час? Он не знал. Пришел в себя и снова побрел.
– Стой! Стрелять буду! – вдруг услышал Кузнецов, словно во сне, русскую речь.
– Свой я, советский летчик!
– Вы все свои. Руки вверх!
Кузнецов поднял обессиленные руки. К нему подошли два человека с винтовками, на пилотках у них были звездочки…
Вскоре он сидел в землянке и с жадностью ел мясные консервы, запивая их холодной водой из алюминиевой кружки.
Через три дня мы вновь с ним встретились.
Пожалуй, нет на фронте большей радости, чем снова вдруг увидеть своего боевого Друга, которого мысленно ты уже похоронил.
Взлет под вражеским огнем
Раннее утро 24 июля. Я стою возле своего самолета. Ростов по-прежнему окутан густым дымом. Но странное дело, немецкой авиации нет. Еще вчера почти непрерывно над городом «висели» фашистские истребители и летели одна за другой группы бомбардировщиков. А сейчас почему-то в небе спокойно.
«Спокойно», – подумал я с необъяснимой тревогой. Достал из кабины самолета футляр из-под патефона, служивший мне чемоданом, вынул бритвенный прибор, чистый подворотничок и, усевшись под плоскостью, начал приводить себя в порядок. Война войной, но и в бой не хочется идти неопрятным.
Подошли Громов и Александр Марченко.
– О, да тебя хоть к королевскому столу приглашай! Или, может, все-таки с нами пойдешь в столовую завтракать? – засмеялся Марченко.
Сержант Марченко был замечательным летчиком и удивительным весельчаком. Он никогда, ни при каких условиях не унывал, его лицо всегда сияло веселой улыбкой. В полку он приобрел доброе имя «Саша – золотые руки». Однажды, прилетев с задания, он трижды заходил на посадку и каждый раз неудачно. Наблюдавшие с земли удивились: у Марченко такого не бывало, значит, что-то случилось. После посадки увидели, что весь самолет в пробоинах. Но Марченко, как ни в чем не бывало, вылез из кабины и улыбнулся:
– Спасибо Сергею Владимировичу за то, что спас мне жизнь!
– А кто это? – спросил один из летчиков.
– Ай-я-яй! Что же ты за штурмовик, если не знаешь конструктора своего самолета? – покачал головой Марченко. – Соображай: если бы не Ильюшин, прилетел бы я на самолете с сотней пробоин?
Когда механик подсчитал пробоины, их оказалось, действительно, не меньше сотни.
– Ну, так идешь с нами завтракать или на свадьбу собираешься? – продолжал шутить Александр. – Пошли подкрепимся сначала.
Землянка, в которой была столовая летного и технического состава, находилась за КП. Мы шли мимо капониров, рассуждая о неожиданном затишье. Солнце уже поднялось над горизонтом, воздух был неподвижен, подступала жара. Вдруг сзади послышался свист, переходящий в вой; два фашистских истребителя пикировали на стоянку самолетов, мимо которой мы шли. Залегли прямо на дороге – укрыться негде, летный планшет я тут же спрятал под себя, чтобы не было отблеска. Длинные пушечные очереди проходили совсем рядом, над головой с визгом проносились осколки снарядов. Атака закончилась так же быстро, как и началась. Когда гул моторов постепенно стал утихать, я поднял голову и увидел на планшете кровь.
– Кузьма, милок… – бросился ко мне Федор.
– Да ничего, пустяки…
Рана действительно оказалась пустяковой, осколок снаряда прошел возле левого глаза и немного задел бровь… Повезло… Громов аккуратно вытер кровь с моего лица, и мы пошли на завтрак.
В результате этого налета три самолета были повреждены. В столовой мы узнали, что после ожесточенных боев наши оставили Ростов. Теперь понятно, почему над городом нет сегодня немецких бомбардировщиков. Ясно стало и другое: после Ростова немцы двинутся на Батайск.
– Если сегодня отсюда не улетим, – заметил Громов, – завтра будет поздно.
Мой друг был прав. Часа через полтора подполковник Евгений Натальченко собрал весь личный состав и объявил приказ командира дивизии: оставшиеся самолеты и часть летчиков передать в 103-й штурмовой авиаполк. Туда откомандировывались Федор Громов, Михаил Кузнецов, Георгий Тришкин, Николай Гайворонский, Александр Марченко, Яков Прокопьев и я. Командование полка, несколько летчиков и весь технический состав отправлялись в глубокий тыл на формирование.
Не могу не рассказать о летчике Тришкине. Георгий родился в Сибири, но внешне он совсем не был похож на сибиряка. Ростом удался невелик, щуплый. На земле на первый взгляд казался бесшабашным, несобранным. Но стоило ему сесть в самолет, как тут же проявлялся характер потомственного сибиряка: в самой сложной, самой опасной ситуации бесстрашие всегда сочеталось у него с трезвым расчетом.
До переучивания на Ил-2 он в совершенстве овладел полетами ночью на самолете Р-5. Выполняя боевые задания, Георгий не раз с честью выходил из самой сложной обстановки. Вот взять хотя бы один из многих его вылетов.
…Это было зимой 1941 года. Самолеты взлетали один за другим и исчезали в кромешной тьме. Только гул моторов напоминал о том, что в этой черной бездне находятся наши товарищи. Но вскоре и его не стало слышно, самолеты ушли на запад.
Георгий Тришкин даже в такую темень уверенно вел самолет на цель, внимательно следя за приборами. По всему маршруту – ни единого огонька. Неожиданно впереди, где-то недалеко внизу, ослепительно яркие вспышки располосовали черный бездонный океан. «Не спится фашистским артиллеристам. Ну, я их сейчас усыплю», – подумал Тришкин и довернул самолет влево.
– Накроем артиллерию, готовься! – приказал он своему штурману.
– Тебя понял, будет сделано! – услышал Тришкин голос штурмана.
Вдруг в нескольких местах почти одновременно вспыхнули яркие лучи, которые словно огненные мечи, четвертовали черное небо и неумолимо приближались к самолету. Георгию уже не раз приходилось бывать в лучах немецких прожекторов, он хорошо знал силу этого оружия против неопытного летчика. Лучи прожекторов скрестились совсем близко от самолета, вот-вот возьмут в свои коварные клещи, а рядом рвутся зенитные снаряды, их очень много.
Тришкин убрал газ и, маневрируя, со снижением пошел на продолжавшую вести огонь артиллерийскую батарею гитлеровцев.
– Вправо пять градусов, ложимся на боевой курс, сейчас бросаю бомбы! – крикнул штурман.
Они увидели на земле серию вспышек. Немецкая артиллерия прекратила огонь. Тришкин, развернув
