тем не менее выходил в столовую к чаю с преогромным томом в руке. Аполлон Аполлонович, будто бы невзначай, ласково спрашивал:
— «Чтó это ты читаешь, Коленька?»
— «
— «Так-с, так-с… Очень хорошо-с!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И теперь, разделенные до конца, приходили они бессознательно к старым воспоминаниям: их обед часто кончался назидательным разговором…
Некогда Аполлон Аполлонович был профессором философии права: в это время многое он прочитывал до конца. Все то — миновало бесследно: пред изящными пируэтами родственной логики Аполлон Аполлонович чувствовал беспредметную тяжесть. Аполлон Аполлонович не умел сынку возражать.
Он, однако, подумал: «Надо Коленьке отдать справедливость: умственный аппарат у него отчетливо разработан».
В то же время Николай Аполлонович с удовольствием чувствовал, что родитель его — необычно сознательный слушатель.
И подобие дружбы меж ними возникало обычно к десерту: им иногда становилось жаль обрывать обеденный разговор, будто оба они боялись друг друга; будто каждый из них в одиночку друг другу сурово подписывал казнь.
Оба встали: оба стали расхаживать по комнатной анфиладе; встали в тень белые Архимеды: там, там; вот и там; анфилада комнат чернела; издали, из гостиной, понеслись красноватые вспышки светового брожения; издали, из гостиной, стал потрескивать огонек.
Так когда-то бродили они по пустой комнатной анфиладе — мальчуган и… еще нежный отец; еще нежный отец похлопывал по плечу белокурого мальчугана; после нежный отец подводил к окну мальчугана, поднимал палец на звезды:
— «Звезды, Коленька, далеко: от ближайшей звезды лучевой пучок пробегает к земле два с лишним года… Так-то вот, мой родной!» И еще однажды нежный отец написал сыну стихотвореньице:
Также когда из теней выступали контуры столиков, луч набережных огней пролетал из стекла: столики начинали поблескивать инкрустацией. Неужели отец пришел к заключению, будто кровь от крови его — негодяйская кровь? Неужели и сын посмеялся над старостью?
Было ли это, — может быть, не было этого… нигде, никогда?
Оба сидели теперь на атласной гостиной кушетке, чтоб бесцельно растягивать незначащие слова: вглядывались друг другу в глаза выжидательно, и каминное красное пламя на обоих дышало теплом; бритый, серый и старый на мигающем пламени рисовался Аполлон Аполлонович и ушами и пиджачком: с точно таким вот лицом на фоне горящей России изобразили его на обложке журнальчика. Протянув мертвую руку и не глядя сыну в глаза, Аполлон Аполлонович спросил упадающим голосом:
— «Часто у тебя, дружочек, бывает… мм… вот тот…»
— «Кто, папаша?»
— «Вот тот, как его… молодой человек…»
— «Молодой человек?»
— «Да, — с черными усиками».
Николай Аполлонович осклабился, заломал вдруг вспотевшие руки…
— «Это тот, которого вы давеча застали в моем кабинете?»
— «Ну да — тот самый…»
— «Александр Иванович Дудкин!.. Нет… Что вы…»
И сказавши «что вы», Николай Аполлонович подумал:
— «Ну, зачем я это „
И подумав, прибавил:
— «Так себе, заходит ко мне».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— «Если… если… это нескромный вопрос, то… кажется…»
— «Что, папаша?»
— «Это он приходил к тебе по… университетским делам?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— «А впрочем… если мой вопрос, так сказать некстати…»
— «Ничего себе… приятный молодой человек: бедный, как видно…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— «Он студент?..»
— «Студент».
— «Университета?»
— «Да, университета…»
— «Не технического училища?..»
— «Нет, папаша…»
Аполлон Аполлонович знал, что сын его лжет; Аполлон Аполлонович посмотрел на часы; Аполлон Аполлонович нерешительно встал. Николай Аполлонович мучительно почувствовал свои руки, сконфуженно забегал глазами Аполлон Аполлонович:
— «Да, вот… Много на свете специальных отраслей знания: глубока каждая специальность — ты прав. Знаешь ли, Коленька, я устал».
Аполлон Аполлонович о чем-то пытался спросить потиравшего руки сына… Постоял, посмотрел, да и… не спросил, а потупился: Николай Аполлонович на мгновенье почувствовал стыд.
Механически протянул Аполлон Аполлонович сынку свои пухлые губы: и рука тряхнула… два пальца.
— «Добрый вечер, папаша!»
— «Мое почтенье-с!»
Где-то сбоку зашаркала, зашуршала и вдруг пискнула мышь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скоро дверь сенаторского кабинета открылась: со свечою в руке Аполлон Аполлонович пробежал в одну ни с чем не сравнимую комнату, чтоб предаться… газетному чтению.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Николай Аполлонович подошел к окну.
Какое-то фосфорическое пятно и туманно, и бешено проносилось по небу; фосфорическим блеском протуманилась невская даль и от этого зелено замерцали беззвучно летящие плоскости, отдавая то там, то здесь искрою золотой; кое-где на воде вспыхивал красненький огонечек и, помигав, отходил в фосфорически простертую муть. За Невою, темнея, вставали громадные здания островов и бросали в
