Пырень!
Глава седьмая
Сердца волнует
Снег, как цвет миндалей
Серафима Сергевна в ушастенькой шапке и в шубке с коричневым мехом упрятала в муфту лицо — защититься от блесков: и лед — сверкунец; и жестянка — звездянка: и —
— ах!
— «Бриллиантистей всех бриллиантов!»
Двуглазкой ловила блестинки снежинок; профессор в медвежьей, заплатанной шубе, засунувши варежки под рукава и подняв рукава под лицо, шел неровной походкой из инеев.
Мягкими метами бледный фонтан за фонтаном под бледное небо взлетевши, стал инеем; роща березовая появилась из света сапфирового, точно кружево: снилась.
И веялись иней в синие тени.
И — замерли: великолепное блестение серого камня из дряни заборной.
И блески сблисталися.
— Дас-с!
Глаз, как быстрый маяк, из-за века открыл на нее; и понесся из тени: на блески.
— Я сделал открытие!
И — глаз: погас.
— Вы?
И беличье что-то в ней дернулось:
— Где и когда?
Он надулся усами и ей не ответил.
Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится:
— Я — не понимаю!
Ее посерело лицо: от усилий понять.
— Я уже!
— Что?
— Сказал-с!
И — расставила ноги; и — рот растянулся:
— Про что?
— Про открытие.
Сосредоточенно выслушала:
— Вы сказали тогда Синепапичу, что никакого открытия нет, а теперь говорите, что есть: как же так?
— Оно — сделано-с; но-с… Мне открылось, — так и посмотрел, будто глазом зажечь хотел снег.
— Оно — вздор-с!
— В каком смысле?
Нос — в ноги:
— Ну, — ясное дело: открытия вроде как нет!
И пошел, давя снег, как на гору; и шубу тащил за собою по снегу; из меха морозом нащипанный нос вылезал.
Ее гневное личико, точно на крыльях: на плещущих мехом наушниках, — дернулось.
Он повернулся к ней, точно из сна:
— Что вы это? Я — так-с.
И уставился в сон, расстилавшийся инеем; иней от доха слетал.
Выражение гневное свеялось, будто слетающий иней; и отсвет улыбки явился в лице: это просто — шарада.
— Герон, — и серебряная борода появилась из меха, — писал свои дроби, лепта, — гладил бороду, — буквой со знаком.
Уловка: укрыть настоящую мысль; он, как с мышкой, играл:
— Так: две пятых писалося: «бэта», — два-с — черточка.
В синие тени плыла его шуба.
— А «эпсилон»[107], — выставил нос, — пять, две черточки-с: знак знаменателя, — ясное дело.
Локтями прижавшись к бокам, распахнулся мехами клокастыми; и на усах, как стожары; и — млечная, вся, борода. Взяв за руку ее,
показав ей, как прйзорочит —
— там —
— цветами из света: сквозными и розовыми, как миндаль!
Показал ей на сон бирюзовый
С любопытством вгляделся: вон — черные валенки; серо-зеленый армяк; мех — с отжелчиной; морда — безглазая: кучею меха на морду он двинулся через нацоки ледышек.
И прыгнувши, грохнулся носом и ботиками, как тяжелая кукла:
— Вы, — что-с?
Человечек — вскочил.
Серафима — кузнечиком прыгнула.
Ус — из мехов; из усов нос, мортирою выстрелив, точно в кусты, сел в усы; и усы ушли в мех:
— Это — хмарь!
Рогом котиковым на сосулечник, через блещак, стал отрустывать; но под серебряной крышею, бросившей яхонты, встал:
— Хмарь: такая есть станция!
Помнил: —
— стояли жары; липы зыбились в дымке; их лист — замусоленный; кто-то таился за листьями; взглядом поймал — человечка, который себя догонял на обоях его кабинетика: черно-зеленый и желтый, —
— с обой убежал!
Серафима же силилась высмыслить:
— Хмарь — аллегория?
— Хмарь, — он впечатлял морщиною, — дачное место такое, где жили мы с Наденькой; коли направо идти, будет лес, а налево — зеленое поле под серою пылью; там желтые тучищи; пыль-с, буерачники; там оборванцы ютились; и — тропка оттуда вела.
Он прошел этой тропкою:
— Моль-с!
Серафима же думала, что аллегории.
— Что вы, профессор?
Ударами ботиков закосолапил:
