Ни сам Лев Николаевич Толстой, ни его домашние не заметили в поведении Гаршина ничего ненормального. Гость говорил лишь слишком уж горячо и образно и, пожалуй, слишком много. Тема разговора все больше захватывала Гаршина, и под конец он говорил, не умолкая, с горящими щеками и сверкающими глазами.
Гаршин остался ночевать у Толстых и большую часть ночи провел в беседе со Львом Николаевичем. Содержание этого разговора известно по отрывистым рассказам самого Гаршина и по воспоминаниям Л. Н. Толстого, много лет спустя. Лишь в общих чертах можно представить себе сущность этой беседы. Так, рассказывая однажды писателю Бибикову о своем посещении Ясной Поляны, Гаршин говорил, что он приехал к Толстому поделиться своими планами об устройстве всемирного счастья. Толстой ободрил его, и он ушел от великого писателя убежденным в необходимости своей высшей миссии. Купив у крестьянина лошадь, он поехал верхом по Тульской губернии с проповедью об уничтожении зла.
Некоторые подробности этого посещения можно почерпнуть из опубликованной уже в советское время работы С. Дурылина, посвященной этому эпизоду. По просьбе Дурылина один из друзей Толстого и редактор издательства «Посредник», И. И. Горбунов-Посадов, расспросил в 1906 году самого Льва Николаевича Толстого об этой встрече и записал то, что Толстой ему рассказал.
Лев Николаевич, по словам Горбунова, не мог вспомнить всех подробностей своего разговора с Гаршиным, так как это был период его собственного большого внутреннего напряжения. Из свидания с Гаршиным он вынес впечатление, что настроения Гаршина были очень созвучны его собственным переживаниям. По словам Толстого, визит Гаршина был ему приятен. Он почувствовал, что не одинок в своих поисках правды, что и другие также ищут нравственного оправдания жизни. В словах Гаршина, когда он говорил ему об ужасе жизни, о насилии, на котором она вся построена, о казнях и войне, о необходимости отказаться от насилия, Лев Николаевич слышал как бы юношеское повторение своих собственных мыслей, которые тогда еще не были широко известны. Гаршин был полон планов служения добру. Основа этих планов, как вспоминал Толстой, была та, что «нужно всепрощение, чтобы освободить жизнь от зла», и что «истинное всемирное счастье наступит лишь тогда, когда каждый выбросит насилие из своей жизни сам и поставит своей целью всюду и всех склонять к тому же. Нужно каждому начать с себя, — это первое и главное».
В этой записи Горбунова-Посадова, убежденного толстовца сделанной через двадцать пять лет после посещения Гаршиным Льва Толстого, нам кажется многие мысли, характерные для Толстого приписаны Гаршину, тем более что, по словам того же Горбунова, Толстой не помнил, всех подробностей разговора. Во всяком случае, бесспорным остается то, что Гаршин, содрогавшийся при виде жестокости и насилия, искал путей примирения, всепрощения, что в известной мере действительно сближало его со Львом Толстым.
Наутро Гаршин уехал. Разговор с великим писателем, невидимому, еще больше укрепил в сознании Гаршина правоту выбранного им пути. В возбужденном мозгу созрела мысль о необходимости идти проповедовать народу свои идеи уничтожения мирового зла.
Вскоре в деревнях и селах Тульской и Орловской губерний появилась странная фигура красивого барина бледным лицом и горящими глазами. Пешком, иногда верхом блуждал он из деревни в деревню, проповедуя необходимость прощения и любви, как средства борьбы с мировым злом. Через несколько дней он вновь появился в Ясной Поляне, но Льва Николаевича и Софьи Андреевны уже не застал. В доме находились лишь дети, их гувернеры и прислуга.
Гаршин подъехал к дому Толстых верхом на неоседланной лошади. Вид он имел растрепанный, измученный и, сидя на лошади, разговаривал сам с собой. Подъехав к дому, он взял лошадь под уздцы и попросил у домашних Толстого карту России.
На вопрос удивленных слуг и детей, зачем она ему нужна, он объяснил, что хочет посмотреть, как проехать в Харьков. При этом он заявил, что хочет ехать туда верхом.
Домашние не стали перечить, достали карту, помогли ему разыскать Харьков и определить маршрут. Гаршин поблагодарил, попрощался и уехал.
Татьяна Львовна Толстая, которой было тогда пятнадцать лет, запомнила этот необычайный визит. В своей книге воспоминаний она посвящает второму приезду Гаршина (Татьяны Львовны не было дома, когда Гаршин приезжал в первый раз) несколько строк:
Гаршин «приехал из Тулы верхом на лошади, отнятой у извозчика, — пишет она. — Отца с матерью не было дома; наши преподаватели и преподавательницы и прислуга были приведены в недоумение появлением этого странного молодого человека. Никто его не пригласил в дом, и я помню, с каким страхом и смущением я смотрела на эту красивую, безумную фигуру без шапки, на неоседланной лошади, когда он ехал обратно по березовой аллее и сильно размахивал руками, что-то декламируя».
Гаршин направлялся в Харьков, но по дороге решил заехать в имение «Окуневы горы», принадлежавшее его дальним родственникам (Николаю Федоровичу Костромитину, женатому на сестре отца Гаршина, Александре Егоровне); здесь он бывал летом 1878 года.
В состоянии чрезвычайно возбужденном Гаршин со станции Ливны Орловской губернии пешком направился в «Окуневы горы» и по дороге в одежде переплыл речку во время ледохода… Дальнейшие следы его теряются. Гаршин исчез…
«Сабурова дача»
Мать и брат с нетерпением ждали Гаршина в Харькове, но время шло, а он не приезжал. Последнее письмо от него пришло из Тулы, и обеспокоенные родные решили запросить тульского полицмейстера о судьбе писателя. Вскоре они получили ответ: «Всеволод Гаршин проживал в гостинице, взял наемную верховую лошадь и, оставив в гостинице все свои вещи, исчез, неизвестно куда».
Сомнений больше не было: с Гаршиным случилась беда. На поиски писателя выехал его младший брат Евгений. Ему пришлось разыскивать Гаршина по всей Тульской и Орловской губерниям. Через несколько дней он нашел его у каких-то орловских помещиков и привез домой в Харьков. На родных состояние Гаршина произвело чрезвычайно тяжелое впечатление. Сам же Гаршин был в приподнятом настроении, близком к экзальтации, лихорадочно жаждал деятельности. Он был целиком захвачен мыслями об уничтожении мирового зла, которые впоследствии с такой силой изложил в своем рассказе «Красный цветок».
Ранней весной 1880 года в маленький двухэтажный флигель на Подгорной улице в Харькове явился близкий друг Гаршина — Фаусек.
«Я пришел к Гаршину часов в восемь вечера, — рассказывает Фаусек, — и не застал Всеволода; он давно уже ушел куда-то и все еще не возвращался. Его родные стали рассказывать мне подробности его заболевания и его похождений. Мне не хотелось уходить, не дождавшись и не увидевшись со Всеволодом… Долго мы сидели за самоваром; время шло, а Всеволода все не было; уже совсем свечерело и на дворе стояла темная, пасмурная, весенняя ночь. Его хотели дождаться с чаем; всем нам было жутко; мы и так были возбуждены, а его долгое отсутствие заставляло невольно беспокоиться. Где он? Уж не сотворил ли чего-нибудь? Вдруг я услышал резкий и быстрый стук в окошко, у которого я сидел; оглянулся — и при свете лампы, стоявшей на столе, с трудом разглядел Всеволода. Он проходил по двору, увидел меня в освещенное окошко и застучал мне, весело улыбаясь и оживленными жестами выражая мне приветствие. Через минуту он вбежал в комнату и стал шумно выражать мне, как рад меня видеть. Я не узнал того Всеволода, с которым простился осенью на Харьковском вокзале.
Он похудел и сильно загорел на мартовском солнце и ветре во время своих скитаний по Тульской и Орловской губерниям. Он стал совсем какой-то черный от загара. Глаза его горели, как уголья; выражение тайной грусти, обыкновенно светившееся в них, исчезло. Они сияли теперь радостно, возбужденно и гордо. И весь он был так странно оживленный и счастливый, каким я его еще не видал».
Фаусек пробыл в Харькове несколько дней, и каждый день подолгу проводил со Всеволодом. Гаршин был в состоянии крайнего возбуждения. Он говорил, не умолкая, и имел вид человека, уверенного в себе, гордого, довольного, совершенно счастливого. «Постороннему, чужому человеку, — вспоминает Фаусек, — он с первого раза не показался бы сумасшедшим, а только очень оживленным, счастливым и каким-то странным человеком».
