Выпили шампанского. Пузырьки защипали в носу и в глазах. Спустя несколько минут и вправду полегчало – туманный в полумраке зал прояснился. Маша наконец подняла глаза и огляделась. Вокруг было занято лишь несколько столиков – сплошь романтическими парочками.
В это время подошел официант в белой рубашке, спросил конфиденциальным шепотом, не возражают ли девушки, если к ним подсадят двух молодых людей? Молодые люди застенчиво салютовали им от входных дверей.
– Хорошо, – величественно согласилась Ольга, – подсаживайте.
– Это идиотизм, – зашептала Маша, – тут полно пустых столиков…
– Значит, заказаны.
Молодые люди повели себя вежливо. Не развязные, не приставучие какие-то – словом, непохожие на тех, кого Маша представляла себе в качестве посетителей ресторанов. Вполне даже милые парни, Артем и Костя. Очень быстро завязался общий разговор, тихая музыка не мешала. Обсудили интерьер нового зала.
– Здесь симпатично, – заметила Маша светским, как ей казалось, тоном. – Но я бы сменила портьеры. Вишневый бархат – это все-таки пошло.
– Машенька у нас художник, – пояснила Ольга.
– Какой там художник! – Маша махнула рукой, задев бокал. Бокал попытался упасть, его подхватил сидевший рядом Костя, но Маша не заметила. – Вышивальщица я. Вы такую профессию вообще встречали когда-нибудь?
– Вышивальщица? – оживился Артем. – Надо же, как трогательно. Что-то прям такое старинное, романтичное – вышивальщица, кружевница, белошвейка…
– Ничего романтичного. Довольно муторное занятие. Ужасно болит спина. – Маша повела лопатками. – И пальцы, вот эти, четыре, – она продемонстрировала и пальцы, – не умею шить в наперстке. Натыкаю их иголками – они и болят. Потом появляются толстые мозоли… Ольга пнула ее под столом ногой и, улыбнувшись, извинилась – мол, девушкам пора посмотреться в зеркало. Они вышли в прохладный холл, нашли уборную.
– Ну чего ты несешь? Какие мозоли, какая спина? Доставай пудру и приводи себя в порядок. Надо же так упиться с трех бокалов шампанского!
Маша пожала плечами и достала пудреницу. В зеркале отражалась женщина с чугунным взглядом и свекольным румянцем во всю щеку.
– Ну и ладно! – сказала Маша отражению.
Когда они вернулись, на маленькой сцене коренастая черноволосая девушка, ритмично извиваясь, пела грустную песню. Все пошли танцевать.
– Странно, – сказала Маша, тихо покачиваясь рядом с Костей. – Такое впечатление, что они танцуют вместе не первый раз, Ольга с Артемом. Правда?
– Да, – сказал Костя.
Потом они танцевали еще много танцев. Маша выпила лишнего, ее покачивало, голова кружилась. Домой ее провожал Костя.
Уже на подходе к дому с Маши слетел весь хмель. Она поняла, что идет одна с Костей по пустому двору. Дома тоже пусто. Можно подняться, и…
Ночи в июне короткие, душные. Костя вполне симпатичный парень – впрочем, это не имеет никакого значения. Это как хирург: не важно, красивый он или нет, главное, чтобы грамотно оперировал.
Первый Машин мужчина будет хирургом, удаляющим ненужный кусочек плоти, вроде аппендикса. Маска, резиновые перчатки, стерильные инструменты… Бр-р-р!..
Потом он, конечно, удивится и спросит – как же так, неужели ты раньше ни с кем… И скорее всего ему это не понравится – мол, если ты до сих пор никому была не нужна, что-то с тобой не так.
Но в глубине души Маше очень хотелось, чтобы на самом деле он удивился и растрогался, и сказал – Боже мой, неужели такое бывает? А она ему: просто я всю жизнь ждала только тебя. И чтобы он полюбил ее – чистую, ласковую, как цветок яблони, тающий в майском небе.
– Мы пришли, – сказала Маша.
Сердце билось в самом горле. Сейчас он напросится на чашку кофе, они поднимутся наверх, и…
– Уже? – спросил Костя. Посмотрел вверх, на окна, помолчал, открыл рот, чтобы что-то сказать, передумал, снова открыл рот. – Ну, пока.
Сердце упало из горла в самый низ живота, как большая мятная конфета, оставляя за собой ледяную дорожку. Это было не по правилам, но не могла же Маша сама приглашать его на дурацкий кофе. И она сказала:
– Пока! – и вошла в подъезд.
«Дурак, дурак, дурак… – Она прыгала через две ступеньки, глотая слезы то ли стыда, то ли обиды. – А я-то, сама-то, дура, дура, дура…» Пинком открыла дверь, пинком закрыла, кулаком шарахнула по выключателю, яростно сорвала с себя новенькое, специально для этого вечера купленное платье, задержалась у зеркала.
На этот раз отражение было всклокоченным, злым, с зареванными глазами – и странно красивым. Она сдернула с вешалки халат и накинула его так, чтобы не закрывать плечи. Это ей шло: Снежная королева или безумная Офелия. Хорошо бы купить такое платье, или лучше сшить, и в ресторан можно сходить просто так, ни с кем не знакомясь – чтобы не дрожать, не краснеть, а просто поесть вкусно, послушать грустную песню.
«А потом я стану богатой и красивой», – подумала она. В комнате было душно. Она подошла к окну, сладко потянулась, вспоминая, как болит спина, если просидишь за пяльцами шесть часов кряду. Распахнула шторы и открыла окно.
Во дворе было почти совсем темно. Редкий свет из окон украшал асфальт и кусты в палисаднике золотыми пятнами. Она легла грудью на подоконник, глядя вниз. И увидела Костю.
– Ты чего? – спросила она, свесившись вниз посильнее.
– Ничего, – так же тихо ответил он, – курю.
– А что ты куришь? – спросила она. – У тебя сигареты такие вонючие…
– «Бонд», – ответил он, и по голосу было понятно, что он пожал плечами. – Не такие уж и вонючие.
Они помолчали. Где-то далеко проехала машина.
– Спать пора, – заметила Маша.
– Ага, – согласился Костя. – Спокойной ночи! И ушел.
Маша еще полежала грудью на подоконнике, тоже пожала плечами, выключила свет, упала в кровать и уснула.
Разбудил ее дверной звонок. Звонили настойчиво, как к себе домой. Маша еле отодрала голову от подушки – в ушах раздался низкий басовой «бом-м-м!», и перед глазами покачнулась комната. Часы идиотски-радостно отщелкивали воскресный полдень.
На пороге стоял Костя с полиэтиленовым пакетом в руках. В пакете оказалась двухлитровая бутыль пива и пара громадных вяленых лещей.
– Пиво? Утром? – в ужасе вскричала Маша. – Я не алкоголик, я не буду опохмеляться…
Но Маше было плохо, и пиво было кстати.
– Здорово у тебя, – отметил Костя, озираясь по сторонам.
Домом своим Маша гордилась.
Стояла здесь совсем простая мебель, но много было такого, чего не найдешь ни в каких других домах. Были розами расшитые занавески, было много хитро связанных кружев. Постель с подзором, который давным-давно, в юности, вязала баба Валя, с доброй дюжиной думок, вышитых четырьмя поколениями Щербининых, с покрывалом, над которым Маша просидела всю зиму.
Были иконы бабушки Маши, убранные полотенцами Маши-маленькой, был шелком шитый на стене ковер – натюрморт с пионами, словно засвеченный избытком солнца: белые лепестки шевелились от ветра. Было много цветов, много старого фарфора, которого давно не отыщешь ни в продаже, ни в домах, шкатулки, безделушки, фигурки мускулистых спортсменок…
– Кукольный домик, – заключил Костя. Маша обиделась.
– Слишком белый, – пояснил Костя. – Непонятно, как здесь можно жить. Любая пылинка на виду.
