особенно принимавшая его ухаживаний, вовсе от Вадика отвернется. Зачем ей рисковать, связываясь с такой лихой бабенкой, как Маша!
А младшенький теперь приходил к Маше каждую субботу, холодно здоровался, из вежливости, как с чужой, интересовался здоровьем, спрашивал, что надо сделать, делал и уходил. Маша придумывала для него дополнительные задания, но он, такой ухватистый, все делал быстро, иногда обедал и сбегал. О том, как живет Володя со свой «семьей», он рассказывать перестал, и Машу это тревожило. Хоть знать, не заела ли напрочь Володеньку эта его «жена»?… Может, тоже помощь мамина уже старшему нужна?
Так прошло два летних месяца. Тягостное и безысходное положение совсем измотало Машу, а решение, как вернуть сына домой, так и не приходило. Понять из Вадиковых обмолвок, встречаются ли они с Феоктистовой хоть иногда, Маша не могла и все-таки однажды, пересилив себя, спросила:
– А как у тебя с этой… Галькой?
– Как было, так и есть, – отрезал Вадик.
«Ага, значит, все по-старому. Она его не хочет, а он уперся».
Пока это было не так плохо – значит, никаких свадеб не намечается. Но неприемлемость этого положения заключалась в том, что Феоктистова в один прекрасный день может оценить Вадикову преданность и согласится с ним сойтись. Уж как и где это будет – не важно. Вот мать ее помрет, и Вадик переселится к Гальке… Или вместе квартиру снимут. Или еще что-нибудь. В любом случае, пока Феоктистова существует в природе, Вадик домой, к маме, не вернется.
Маша слышала по телевизору, что в большом ходу сейчас наемные убийства, и подумывала, ну так, для примера: а не подослать ли к Феоктистовой такого лихого мужичка? Но Маша быстро от этой мысли отказалась – неудачлива она была против этой Гальки. Вона и по роже-то наглой феоктистовской Маша заехать толком не смогла, задаром не попользовалась, а там, поди, такие деньги надо за душегубство-то заплатить – у-у!.. Откуда ж они у неработающей пенсионерки?… Да и где его искать станешь, того убивца- то? Бумажку на доске у сельпо не налепишь. Хотя…
«А может, прикинуться, ну, будто я сильно переживаю, что тогда нашумела… Попросить у нее прощения… Да, а потом попросить, чтоб его прогнала. Пусть вот сама ему скажет: «Отстань, нелюбый, уйди с глаз долой! Не нужен ты мне!» Может, согласится?»
Маша, сидя дома, слушала, как стучит по окнам первый осенний дождь. Все мучилась – как начисто изжить Феоктистову и возвратить домой Вадика.
«Или отступного ей дать, а?! – вдруг встрепенулась Маша. – Торгашка же… За деньги задавится! Точно! Вон сережки мамины посулить…»
Сережки были с красивыми голубыми глазками, дореволюционные, старомодные, но массивные и добротные. Их Маша надевала только по большим праздникам, которых в ее жизни не было давно, а на каждый день довольствовалась скромными, тоненькими «подковками». Вот и пригодится бабушкино наследство. Жалко, конечно, но это ж святое – с
«Но только когда Вадик домой вернется – тогда только отдам! Такое условие мое будет».
И Маша решилась. Да! Она наберется терпения, очень много терпения, и пойдет просить к этой сыкухе, в ногах валяться, чтоб прогнала Вадика раз и навсегда. Чего не сделаешь, чтоб сынок вернулся… Не на Украину же, как когда-то, надо ехать, только до города доехать… Чего ж она столько думала-то?!
В магазин Маша вошла решительно, но без этой своей обычной внутренней трясучки – той, что колотила ее при мысли о девках, которые могли увести ее сыновей из дома. С Галькой этой она будет разговаривать на равных: «Бери золото и отстань от моего сына. А то!.. Сама знаешь, на что я способна».
За прилавком была девчонка, только уже другая.
«Это хорошо», – подумала Маша и с достоинством произнесла:
– А с Галиной Константиновной могу я поговорить?
Девчонка подняла голову, мельком оглядела Машу – пожилая, скромно одетая женщина – и показала глазами на тот коридорчик.
– Она у себя. Найдете сами?
– Найду, – ответила Маша и пошла к двери.
«Уж ее-то я найду! Под землей бы достала…»
Маша даже постучала – культурно! – и вошла.
Феоктистова сидела за столом лицом к двери и печатала на этой электронной машине, из тех, которыми когда-то занимался Володя, на компьютере. Маша видела их только по телевизору, хотя, говорят, они сейчас везде.
Феоктистова подняла глаза и уставилась на Машу. Маша поняла, что та ее опять не узнала. И ведь на заводе они тысячу раз встречались, и тогда, в первый Машин визит, нос к носу столкнулись… И вот, опять не узнала.
«Что ж – я совсем пустое место, да? В упор меня не видит?» – очень обиделась Маша.
– Вы ко мне? – спросила Феоктистова недовольно.
– К вам, – поджала губы Маша.
– А… вы кто, простите?
– Так как же… Вадичкина мама я.
– Какая мама? Чья? – чуть поморщилась Феоктистова и вдруг словно прозрела: – А, поняла… И что вы от меня еще хотите? Милицию сразу вызвать или?…
– Обойдемся, – выдавила Маша. – Я поговорить пришла.
– Даже так? Ну, садитесь.
Теперь Феоктистова смотрела на нее чуть насмешливо. Поди, Вадик сам ей рассказывал, как Маша попала в компанию уличных бродяг и «аликов». Вот, смешно ей… А Маша вблизи заметила, что не такая уж Феоктистова молодая и красивая. Под глазами у нее были заметные морщины, а лицо было явно чем-то намазано и нарумянено.
«Да уж тебе, кажись, под сорок, девонька, – подумала Маша презрительно. – Пора б уж успокоиться, а? Будет на молодых-то глядеть».
– И чего же такого замечательного вы мне собираетесь сообщить?
– Вадика моего в покое оставьте, пожалуйста, – выдавила из себя Маша, чувствуя, как холодеет внутри от ненависти, сохнет во рту и немеет язык.
– Во-первых, я уже это слышала, – сказала Феоктистова. – А во-вторых, могу повторить: Вадика вашего я не держу и не держала. И не соблазняла я его и ничего ему никогда не обещала. Пусть идет себе на все четыре стороны. Вы это хотели услышать? Вы это услышали. До свидания!
«Никогда я тебе не поверю! – подумала Маша. – Врешь ты все!»
– Нет… Не верю я тебе. Держишь ты его… – Маша, перетерпев тот первый порыв злости, ослабла и стала всхлипывать.
– Как бы вам это объяснить попонятнее, Мария Ивановна…
– Степановна.
– Извините. Я в этом городишке ничего и никого воспринимать всерьез не могу. Я здесь не живу, а существую. По необходимости. Мать у меня больная – да и постарше вас, наверное. Мне бы только перебиться как-нибудь с утра до вечера, а до вадиков и шуриков дела нет. И вашему сыну я это говорила, и не раз. Такие вот дела. – Феоктистова, замолкнув, отвернулась.
– Врешь ты все, врешь! – прошипела Маша, неудержимо закипая.
– Так!.. – Феоктистова встала. – Хватит! Поговорили. Я ваши дурости слышать не желаю. Уходите, или я опять милицию вызову.
Вскочила, как могла, и Маша.
– Уезжай! Уезжай сама на все четыре стороны! Если тебе наш город не нравится – дуй отсюда!
– Да я хоть вчера, Марь Степановна, уважаемая! – приторно-ласково улыбаясь, ответила Феоктистова. – Да средства не позволяют. Жилье сменила бы, это да!.. Но… – Феоктистова пожала плечами. – Не выходит! Так что придется вам с моим существованием сми-ри-ться.
Феоктистова лучезарно улыбнулась, а Машу трясло так, что в судороге скрючивались пальцы. Издевается еще!..
– Вот, возьми! – Маша судорожно, неслушающимися руками порылась в сумке и, найдя тряпочку с завернутым в нее сережками, протянула ее Феоктистовой.
