лишь высоко задрала нос, презрительно вскинув брови.
…На песчаном берегу загорали две девчонки годков семнадцати-восемнадцати от силы. Простые, симпатичные, легкомысленные, готовые к болтовне и смешливому флирту. Ничего большего мне от них и не требовалось… То есть в иной ситуации постель была бы предпочтительнее, но, когда дома Сабрина и эта… с позволения сказать, жертва обстоятельств, особо не разгуляешься. В смысле вообще не разгуляешься, чревато…
Ева – как была, босая, в одной футболке – кое-как примостилась на бережочке, следя за мной с целеустремлённостью снайпера. А я позволил себе расслабиться, открыться и вдыхать тепло этих наивных дурочек всей грудью. Сначала мы обменялись ничего не значащими приветствиями, потом безобидными шуточками, чуть позже вместе поплавали, полежали под солнцем и только потом познакомились. Мы смеялись, несли всякую чепуху, подкалывая друг друга и упиваясь светлой безнаказанностью времяпровождения. Охотница никак не могла уловить в нашем поведении хоть что-то предосудительное. Астраханки редко сковывают себя излишней одеждой, это влияние климата, ни в коей мере не оказывающее растлевающего влияния на внутреннюю, духовную сущность.
Примерно через полчаса я ушёл, провожаемый искренним сожалением и влюблёнными глазами. На прощание нарисовал на песке обеих прелестниц в профиль. Усталость (дикую, свинцовую, нечеловеческую) они почувствуют только к вечеру. Друзья и родители сочтут её следствием перегрева на солнце, будут отпаивать холодным молоком и кормить клубникой. Через пару дней всё станет на свои места, но встречи со мной им лучше не искать. Это и не в моих интересах, нельзя выкачивать из девочек всё, есть же какие-то границы приличия…
– Что ты на меня так смотришь? Я – не положительный герой. Скорее даже отрицательный. Вампиры вообще редко бывают положительными…
Охотница догнала меня у нашей калитки и остановила, резко схватив за рукав. Её губы прыгали, в глазах стояли слёзы, и казалось, она вот-вот взорвётся, если сию же минуту не выскажет всё!
– Успокойся, не надо… Я не ищу себе оправданий. Эта жизнь такова, какова она есть, любые революционные перемены обязательно приведут к жертвам с обеих сторон. Я не выбирал себе судьбу, но я сумел выжить… Мне нечем гордиться и стыдиться тоже нечего. Попробуй хоть ненадолго подумать о самой себе… Не обо мне, не о тех девочках, не обо всём человечестве в целом, а о себе, лишь о себе, только о себе! В любом случае всё это когда-нибудь кончится, и я хочу, чтобы ты тоже сумела выжить…
По её щекам катились слёзы. Нет, она не плакала, просто слёзы текли и текли, вне её желания, сами по себе… Я не помню того момента, когда тихо обнял её за плечи, прижал к груди и медленно начал гладить ладонью по рыжей стриженой макушке. Моя летняя рубашка быстро намокла, Ева прильнула ко мне всем телом, до хруста сжав зубы, чтобы не разреветься навзрыд. Кто заварил всю эту историю? Зачем, ради чего, с какой целью надо было так легко и торжественно манипулировать нашими судьбами?.. Я не искал однозначных ответов, возможно, потому, что не любил вопросы. Тем более не любил задавать их самому себе…
– Хочешь, я покажу тебе картины?
Она молча кивнула. С противоположной от мансарды стороны был небольшой флигелёк. Хозяева практически не использовали его, первоначально намереваясь устроить там солярий, а потом просто подарив мне под мастерскую. Комнатка довольно скромная по размерам, но от художника до модели умещалось метров пять, а этого уже достаточно. Я держал там этюдник, ящик с красками, папки грунтованного картона, бумагу, кисти и тушь. Из мебели только кресло и табурет, зато все стены увешаны моими картинами. Быть может, это и громкое название, но пока их покупают, я могу позволить себе относительно свободное существование…
– Заходи. Смотри. Всё можно трогать и брать в руки.
Ева была похожа на ребёнка, впервые получившего в руки коробку двенадцатицветной гуаши. Открыв рот, она жадно смотрела по сторонам, упиваясь яркостью красок и непривычно откровенной аурой творческой атмосферы.
– Ты… вы всегда рисуете только женщин?
– Нет, иногда лошадей, цветы или кошек. Мужчины как эталон красоты занимают в моей классификации пятое место.
– А почему они…
– Обнажённые?
– Да. Все голые и…
– Голые бывают в бане, нагие – в постели, в искусстве – исключительно обнажённые, и не иначе! – наставительно пояснил я. – Видишь ли, женщина – удивительно красивое создание само по себе и редко нуждается в дополнительной драпировке тканями. Разве что для сокрытия чего-либо не особо выдающегося (кривых ног, неразвитой груди, излишней волосатости…). Я стараюсь показывать их ИСТИННУЮ красоту, поэтому избегаю любых отвлекающих аксессуаров.
Она задумчиво кивнула. Не уверен, что поняла все слова, но общую концепцию уловила абсолютно правильно.
– Это Сабрина?
– Да. Два года назад у неё были такие длинные волосы. Я хотел показать контраст между этой чёрной волной и холодно-белым телом. Летучая мышь сверху – знак вампиризма.
– А это красное пятно – тень?
– Это кровь. Иногда она оставляет после себя и такой след…
Ева прошлась вдоль стен, подолгу задерживаясь у понравившихся вещей. Я оставался в центре комнаты.
– А почему они такие яркие?
– В жизни и так хватает монохромных расцветок.
– Это вы? – Она указала пальчиком на мой автопортрет в гусарском костюме. – Похоже получилось… Нет, вообще-то хорошие картины, необычные только.
– В каком смысле?
– Ну, я думала, чем чётче прорисовано, вот как на фотографии, тем лучше, да? А здесь по-другому всё, но тоже красиво. Их у вас покупают?
– Да, в основном за рубеж. – Я присел на табурет и жестом предложил ей сесть в кресло. – Ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя?
– Что? Ой, нет… – Охотница смущённо повела плечиком, постукивая одной из моих кисточек по собственной коленке. – Я не такая красивая, ничего не получится… А что, можно?!
– Только сними футболку, пожалуйста.
– Вы… вы хотите, чтобы я разделась?!!
– Да, а что? – Я встал взять бумагу и карандаш.
– Но… как же… ничего не выйдет, потому что…
– Не бойся, я быстро рисую.
– Ага… вам легко говорить, а меня в первый раз, может… – Она страшно побледнела, и только уши горели ярко-пунцовым сиянием. – А можно я… со спины?
Одно сбивчивое движение, и свободная футболка падает на пол. Ева медленно опускается в кресло, словно в прорубь с ледяной водой, пытаясь прикрыть руками грудь. Одна оставшаяся деталь туалета ничего особенно не скрывает, я прошу развернуться полубоком, выпрямить спину и смотреть в сторону окна. Получается удивительно красивый силуэт обнажённой фигуры с изумительным поворотом головы. Она действительно хорошо смотрится и вполне могла бы позировать для скульптуры Дианы-охотницы, если бы не пламенеющие уши да кусок лейкопластыря на шее…
Я рисовал легко, набросок за наброском, не отвлекаясь ни на что, кроме движения карандаша. Художник никогда не испытывает сексуального возбуждения в процессе работы с обнажённой моделью. Вас может переполнять восторг, восхищение, откровенное упоение красотой, так что в сердце не остаётся ни одной низменной мысли. Этот обволакивающий поток золотой энергии, идущий от тёплой кожи девушки, буквально распирает стены мастерской. Картины на стенах охотно зажигаются ответным отсветом, начиная сиять, как драгоценные камни. В подсознании бьётся неуловимая, но такая знакомая мелодия моцартовского клавесина, и душа поёт…
