— В принципе почему нет? А давайте. — Я тоже решил не строить из себя зануду и поиграть в демократию. — Вон у французов Наполеон ввёл орден Почётного легиона, чтоб всяким инвалидам горло затыкать. Торжественно разрешаю! Медаль «За отвагу перед Иловайским» должна быть изготовлена из чёрного чугуна, весить не меньше полпуда и носиться на шее на цепи, но при стрельбе перекидываться за спину. Эскиз и пожелания несите сюда на утверждение. Вручаться эта награда будет перед строем, только за реальные боевые заслуги и по личному распоряжению Хозяйки, чтоб ни одна штабная крыса не получила!
— Ура-а!!! — счастливо взревели бесы-охранники, подпрыгивая и обнимаясь друг с дружкой. — Мы дожали хорунжего! Победа за нами! Выбили льготы, а?! Гуляй, воинское братство!
— Ну вы это… потише там. — Я чуток фуганул пламенем, стараясь никого не задеть. — А то сами знаете — одним поблажку дашь, так сюда целая очередь за медалями выстроится!
— А то! Понимаем, ваше благородие! Нашим только намекни! Да чтоб нам лопнуть коллективно… могила! — вразнобой успокоили меня все эти герои внутренних войск, и я понял, что они сдадут меня с потрохами меньше чем за полчасика.
И поливать их огнём уже нет ни смысла, ни желания, парни просто не смогут молчать о том, как вышли к Хозяйкиному дворцу в её отсутствие, а тот самый страшный Иловайский все их требования взял да и удовлетворил. Ну если и не все, то уж два самых главных — точно! Да ещё наплетут от себя, какими угрозами, шантажом и мятежными выкриками они всего этого добились…
— Интересно, насколько у медных львов огневой мощи хватит? — пробормотал я, задумчиво отъезжая от волшебной книги на вертящемся стуле. — Ладно, если уж будут чрезмерно настаивать, я на них кобелей спущу. А что там у нас потрапезничать?
Нашлась нарезка колбасы, салат из чего-то вроде тины, красные яблоки, сладкий йогурт в смешных коробочках с нарисованной клубникой и шоколад. От голода не умру, я не привереда, хотя, конечно, без хлеба трудновато будет. Были ещё металлические банки с пузыристыми напитками, это, помню, Катя угощала, но меня не впечатлило. Я только-только успел куснуть колбасу, как у ворот опять поднялась шумиха. Два русоволосых красавца выкрикивали моё имя, рупором приложив ко рту ладони.
— Здорово дневали, упыри-патриоты, — дружески приветствовал я их через волшебную грушу, и мой голос так разнёсся из динамиков, что парни присели.
— Ты… чё ж так… орёшь-то, хорунжий? Бона Моня опять под себя… Эй, а ты чё дерёшься? Я чё, неправду сказал?! Чё сразу по башке-то…
— Моня, — на порядок тише попросил я, — ты и вправду заканчивай его бить, толку всё равно ноль. Смотаетесь наверх? Мне дяде письмецо передать надо…
— Он долго думать будет, а я б смотался, мне жизнь недорога, да вот Моня опять будет на каждом шагу бзд… Эй, да за чё щас-то?! Можно подумать, чё он не знает, какая у тебя физиология хлипкая…
Так, это может продолжаться бесконечно, Шлёме ума никакой кувалдой не вобьёшь, а интеллигентный Моня так и будет лупить сотоварища, краснея от стыда за каждое его слово. Я быстро отыскал лист белой бумаги, взял со стола чудное самописное перо и быстренько нацарапал записку:
«Любезнейший дядюшка мой Василий Дмитриевич! Во первых строках письма нижайше прошу у вас прощения, а только сбёг ваш непутёвый племянник в Оборотный город. Не по своей воле, не за славой русского оружия и не ради денег, а по великой нужде: Катенька моя попросила два денёчка за неё отдежурить. Как вернусь, в вашем праве отстегать меня нагайкой, ровно шелудивого пса. Но в дезертиры не пишите, я вернусь, вот вам крест! Засим откланиваюсь, вечно ваш любезный и преданный, но пришибленный злым роком судьбы, со всем моим почтением
Хотел ещё внизу сердечко, пробитое стрелой амура, изобразить, в том смысле что влип по причине безоглядной любви, но побоялся, что дядя не так поймёт. Вот если б череп и кости нарисовать, чтоб он знал, где я… Стоп, этого тоже нельзя, дядя у меня человек возрастной, не так пошутишь, его ещё и кондратий хватит. Лучше просто розочку с листочками нарисую или лошадку на лугу, он у меня лошадей любит. Сейчас, быстренько, вот так и так, со вкусом!
Правда, как художник я не… ну не очень… то есть совсем никак, однако при некоторой фантазии в изображённом мною тощем зверьке на кривых ножках можно было угадать дядиного арабского скакуна. Да и как раз свободное пространство внизу листа хоть чем-то заполнилось…
— Ну так что, отнесёте? — вернувшись к экрану волшебной книги, спросил я и осёкся.
Собственно, вопрос во множественном числе уже не имел смысла, ибо Шлёма, видимо, довыступался, потому что теперь лежал пластом, а усталый Моня удовлетворённо вытирал об него лапти. Я недрогнувшей рукой взялся за рычаг, дабы львы предупреждающе рыкнули коротким выбросом пламени сквозь зубы…
— А… так чего изволишь, Илюшенька? — мигом опомнился Моня, лучезарно улыбаясь от уха и до уха. — Дядюшке твоему до хаты письмецо подбросить надо? Да я мигом управлюсь, одна нога здесь, другая там!
— Врёт он, — с завидным упорством отпетого мазохиста-любителя поправил Шлёма. — С нашим-то везеньем чтоб в обход всех постов, да в село, да от собак, да мимо того рыжего, что кулаком в ухо бьёт вместо «здрасте»… До ночи нипочём не управимся!
— Понимаю, — задумался я. — А если бабку Фросю попросить? Ну в смысле, чтоб подвезла. Она резво бегает, я проверял.
— Любо! — дружно гаркнули упыри, пожимая друг другу руки.
Моня помог товарищу встать и уже чисто для профилактики уточнил:
— А ежели она откажется?
— Обернётесь туда-сюда за час, я ей всё прощу!
— Ага… — теперь призадумались уже наши кровососы. — Ну мы в чужие постели нос не суём, ежели у вас чё и было, да чем она тя не устроила, так могёшь и простить, дай второй шанс зрелой женщине.
— Так, вы идёте или нет? — сорвался я.
— Идём, идём, чё ж так орать-то снова? Вон у Мони опять… все штаны…
Я сквозь зубы выругался, цапнул из холодильника две баночки какой-то там «колы» и, сбегав вниз, сунул через калитку дядино письмо и напитки как награду. Упыри сгрызли банки на моих же глазах, не открывая, облившись с головы до ног, но довольные по уши!
— Не боись, Иловайский, доставим письмецо до адресату. Что ж, брат, погнали наперегонки? Кто первый бабку Фросю оседлает, тот на ней и скачет до генеральской хаты! Йо-го-го-о, залётная, залетишь и не заметишь…
Вот так-то лучше. Заперев калитку, я неторопливо вернулся наверх. По крайней мере, теперь хоть дядя за меня волноваться не будет. Зато волноваться пришлось мне, и всего-то через какие-то полчаса. То есть я даже с колбасой по душам разобраться не успел, как волшебная книга показала мне быстро набирающую мощь толпу возбуждённого народа у ворот Хозяйкиного дворца. Этого мне только не хватало…
— Смилуйся, человече, — первым начал массивный мясник Павлушечка, разворачиваясь ко мне фартуком, а ко всем остальным голым задом. — С обеспечением мясными продуктами надо что-то решать. Я не один пришёл, и не только за себя радею, шестеро мясных дел мастеров со мной твоего тела требу… Ох, прости, с языка сорвалось, твоего разрешения требуем! Уважь, человече, а не то…
Я чуть нажал на рычаг — львиные головы предупреждающе заворчали.
— А не то по миру пойдём, уж и так в убыток работаем, нитки лишней нет срам прикрыть, — мигом выкрутился дипломатичный душегубец, срывая фартук и подняв его над головой, как знамя. Видимо, в знак того, что и впрямь от убытков носить нечего!
— Собственно, общую суть я уловил, можете запахнуться. — Мне кое-как удалось сдержать рвотный порыв и не облить Катенькин ноутбук. — Собственно, от меня-то чего надо?
— Да вот мы тут списочек набросали, вкратце, мелким почерком на шесть страниц…
— Суньте под ворота. Ознакомлюсь на досуге.
— Мы без ответа не уйдём!
