первоначально наблюдавший сию картину укоризненным взглядом, незаметно оттаял и пару раз прокатился сам. Хотя вид у него при этом был неподкупно высокомерный…
О сём чудесном происшествии я, разумеется, написал рапорт, указуя количество взятых пленных, местонахождение самоходной телеги и перспективы её развития на русской военной базе, но, увы… Как и многие мои доклады, эта бумага затерялась в бесчисленных канцеляриях, а по слухам, вообще была выброшена за ненадобностью как пример обмана и очковтирательства, то бишь бесстыжей гусарской трепотни… Узнай я, кто именно так выразился, – вызвал бы мерзавца на дуэль!
Следы пленных пруссаков затерялись, а вот полковник Гётальс как мой «личный» пленник дошёл с Ахтырским гусарским полком до самого Парижа. В сражениях, разумеется, не участвовал, но ни одной пирушки не пропускал, получив от наших казаков ласковое прозвище «пагубник». Видимо, потому, что всё так же списывал все свои проблемы на «пагубную страсть», обуздывать кою совершенно не собирался.
А в ту ночь, после битвы с Железным Волком, мне опять приснился прапрапрапрадедушка. Место встречи было неизменным – всё та же юрта с дорогими коврами и коллекционным оружием на стенах, а вот сам предок выглядел гораздо более посвежевшим и довольным.
– Удача несётся впереди тебя на крылатом коне, трепеща золотыми крыльями! Ты – герой из героев, о мой обросший бородою правнук!
– Спасибо, – скромно поклонился я, уже доподлинно зная, что особенно обольщаться не стоит – предок очень ревнив к чужой славе.
– Наполеон изгнан из пределов твоей Родины, небеса благоволят храбрым… Некогда великая армия зализывает свои раны, но ты же знаешь, как опасен раненый зверь. Не давай ему время оправиться!
– В смысле продолжать бить французов на территории сопредельных, но независимых государств?
– Зависимы все земли, которых достанет взмах твоей сабли! – наставительно поднял палец Великий Могол. – И помни: враг покорившийся всегда опаснее врага явного. Тебе предстоят новые испытания, и я уже договорился о помощи и совете.
– Хм… Вакх – был, Клеопатра – была, китаец со сложным трёхступенчатым именем – тоже, царь Пётр – был, на этот раз кто?
– Моисей.
– Кто-кто-кто?! – не поверив своим ушам, привстал я.
– Мне понятны твои сомнения, правнук… – опустив узловатую руку мне на плечо, вздохнул Чингисхан. – Знаю все предубеждения твои и разделяю их всечасно, ибо имею обширный опыт общения с детьми Сиона. Но, увы…
– Дедушка… – сурово начал я, однако весь пыл мой погас втуне – старик демонстративно взялся за камчу и продолжал уже с нажимом:
– Я сказал «но, увы…». Других союзников дать тебе не могу, бери, что осталось. И не спорь со стариками! Если бы всё решалось с наскока, огнём и железом, мир был бы устроен проще и справедливее… Постарайся хотя бы прислушиваться к слову человека с государственным складом ума.
– Да я и сам умом не слаб.
– Даже крепок, особенно задним, балабол! – окончательно доведённый препирательством моим, решил прапрапрапрадедушка, вздымая плеть. Долготерпением он никогда не отличался…
Однако же и я в этом смысле опытом подкованный – знаю, как прекратить нежелательное течение сна, и щиплю себя что есть мочи! Ничего не происходит… Я щиплю вторично – бесполезно! Я… и в этот миг рысьи глаза предка становятся ярко-оранжевыми от гнева, а плечо моё обжигает ударом камчи!
Я проснулся в холодном поту. Смех смехом, но толстый рубец остался, красный и болючий. Говорите мне потом, что сны есть субстанция эфемерная, летучая, в реальной жизни бесполезная, анализу неподвластная и физических последствий не имеющая. Это всё суть научные мудрствования, а вот боль в левом плече – факт, оспариванию не подлежащий.
Я поутру показывал своим – все только ахали… Потому как искренне сострадали друг другу в ежедневных походах и ежечасных стычках с неприятелем, что объединяло и возвышало наши загрубевшие мужские души…
Однако отставим в сторону лирические отступления о моей залётной партизанской жизни и продолжим повесть нашу согласно хронологии. Итак, как уже упоминалось, пока мы с французским другом не жалели живота в борьбе с Железным Волком, партия моя успешно двигалась на Гродно. Я же, в розвальнях и с полным комфортом, был отозван в ставку светлейшего в Вильно.
Первого декабря явился я на главную квартиру к Кутузову. Какие перемены! Вместо прежних разорённых деревушек и курных изб – широкая улица и богатый двор, заполненный великолепными каретами, колясками и санями. Толпы польских вельмож в губернских мундирах, с пресмыкательными телодвижениями. Множество наших и пленных неприятельских генералов, штаб– и обер-офицеров – иных на костылях, других бодрых и весёлых, – теснившихся на крыльце человека, начальствовавшего над всеми силами спасённого им Отечества!
Когда я вошёл в залу, внешний вид мой сразу обратил ко мне все взоры. Кто-то зажал нос, кто-то изобразил упадение в обморок, но дерзновенно корчить рожи и стучать пальцем по лбу не посмел ни один. Среди облитых золотом генералов, красиво убранных офицеров, граждан польских и литовских в парадном платье я явился в чёрном с заплатами чекмене! В красных неглаженых шароварах! В начищенных дёгтем сапогах с непередаваемым ароматом! С круглой курчавой бородой, нестриженой головою с ма-а-ленькой папахой на макушке и кабардинской шашкой на бедре!
– Кто таков? С какого дерева спустился? – тихо вопрошали в зале.
– Партизан Давыдов! – отвечали некоторые, и самолюбие моё было польщено неподдельным ужасом, звучавшим в словах их.
Вкруг меня мгновенно образовалось пустое пространство, словно у диковинного зверя в вольере, и я расхаживал важно и грозно, лишний раз напоминая этим штабным петухам, кто тут на самом деле главный! Не прошло и двух минут, как меня (вне очереди! Все радостно уступили…) препроводили к фельдмаршалу.
Светлейший принял меня ласково, хотел даже потрепать по плечу, но почему-то передумал. Улыбчиво повелел идти за бригадой моей на Гродно, занятое австрийским корпусом Фрейлиха, и взять город под свою руку. Ибо Гродно лежит ближе всех больших литовских городов к Варшавскому герцогству и заключает в себе наибольшее количество противников оружию нашему. Из-за родства и дружбы с левым берегом Немана и Варшавой, сим горнилом козней вражды и ненависти к России, польские жители данного города весьма увлекались любыми проектами, нам вредными. Однако же лишний раз никого расстреливать не требовалось, а лихому партизану надлежало стать тонким политиком…
– Иди, герой, – благословил меня Кутузов, наделяя всеми полномочиями.
– А… вы мне снились, – смущённо признался я.
– В каком виде? – усмехнулся светлейший.
– Ну я там как-то с Наполеоном дрался во сне… Он меня почти победил, а тут вы – весь в белом, огромный такой! Вот я и…
– Вот и молчи о том, – вовремя остановил меня Михаил Илларионович и едва слышно добавил: – Про всё, что в астрале видывал, забудь и внукам накажи забыть! Тонкие материи, они – не гусарского ума дело.
– А миссия? Вы же сами говорили…
– Я? Ступай воюй, как всех победишь, о мирной жизни подумай… А у кого какая миссия, про то лишь небесам ведомо. Наполеон ещё не осознал, сколь смертельную рану получил в России. Он ещё изволит шутить и смеяться, однако же прозрение достигнет его тогда, когда русские знамёна войдут в Париж! Жаль, что я сего не увижу…
– Странные речи, ваше превосходительство, – дрогнул я, и глаза мои увлажнились. – До Парижа кавалергардским галопом – меньше месяца, что ж вы так на здоровье своё наговариваете?
– За всё платить надобно… – загадочно ответствовал фельдмаршал и, не чинясь облобызав меня в обе щеки, выпроводил вон.
С тяжёлым сердцем уходил я в тот день от сего великого человека, не зная, что судьба уж не даст нам возможности увидеться вновь. Война – страшная штука, отнимающая у тебя боевых друзей, а у Отечества –
