Переглянувшись, мы без суеты провели слагаемые, прибавили двух смазливых кузенов-шляхтичей, прикинули время на дорогу из Польши в Россию и сделали соответствующие выводы. После чего грянули уже хором:
– Митька-а-а!!!
– Ась? – наконец отозвался он, оттопыривая правое ухо. Под гнётом трёх осуждающих взглядов наш младший сотрудник засмущался, обтёр вспотевшие ладони об рубаху и прекратил-таки навязчивое расцеловывание бессознательной гражданки из Крякова. – Не… не просыпается никак. Я уж во рвении служебном и в губки, и в щёчку, и в ушко, и в шейку, и во плечико белое, и… ну, насколько платье ейное позволяло, так не фурычит, зараза! Вона, даже ни разу не всхлипнула сладостраственно… Не порядок энто, не по-добрососедски. А вот ежели я, к примеру…
– Нет, Митя, – твёрдо объявил я, делая нажим на первое слово. – Ни в какие другие места польскую гражданку целовать больше не надо! В свете сложившейся обстановки у меня будет для тебя другое задание.
– Опасное небось? – недоверчиво шмыгнул он.
– Крайне! – значимо подтвердил я. На этот раз мне приходилось говорить парню чистую правду – для него действительно было другое задание.
…В отделение вернулись без приключений. Может быть, не считая того, что на углу Базарной и Литейной нас обкидали снежками какие-то мелкие шкеты. Митяй рвался из саней мстить на месте, и я почти было его отпустил, но Яга нас вовремя пристыдила. Ей, конечно, упрекать легко, она снежком по затылку не схлопотала, но в принципе бабка была права на все сто. Если ко всем нашим делам ещё и тинейджеров по улицам гонять, нас народ на смех поднимет. Итак, раскинем ситуацию на троих…
– Шмулинсон не пробегал? – прямо из саней крикнул я. Стрельцы, распахивая ворота, печально покачали головами. Плохо дело… Вчерашний матч сорван; если к вечеру Абрам Моисеевич не отыщется, придётся судить игру самому, а я занят.
– Никитушка, пойдём-ка в терем, – позвала Яга, устало поднимаясь на крыльцо. – Есть у меня пара версий насчёт принцессы польской, посовещаться бы надо…
– И у меня есть! Ажно цельных четыре! – обрадовался Митька, загибая пальцы. – Конкурентное мордобитие, политичное смертоубийство, коммерсантовская разборка и любвеобильная ревность, во!
– А ты, Митенька, шёл бы баньку топить, – тепло посоветовала бабка. – Участковому нашему не грех бы парком ядрёным взбодриться. А там уж и за стол, ить время-то к обеду. Да, баньку угольком топи, пламя жарче будет и подольше хватит…
– Как скажете, бабуленька! Сей же час всё исполню, а для себя с устатку великого попрошу лишь плюшечку малую али ватрушечку творожную, пирожок мясной либо блинков пару, а нет, так и баранкой маковой удовлетвориться попробую. Ить не бог весть чего прошу-то, не слона печёного, а так, мелочь несурьёзную, на один зуб положить да другим и…
Яга выгнула бровь и так цыкнула своим знаменитым кривым клыком слева, что наш болтун пулей унёсся к угольному ларю. Грустные, пораженческие мысли давно покинули мою милицейскую голову, и я был полон решимости разом взяться за все проблемы. Пока бабка чего-то там шныряла по полкам, мы с котом Василием разбирали почту сегодняшнего дня. Да, да, в последние месяцы народ лукошкинский активно ударился в эпистолярный жанр. Видимо, всё дело в холодах… Люди реже выходят из дома, а темнеет рано, вот в качестве развлечения и приходится писать в отделение всякие доносы и доклады (поверьте, я к этому никого не обязывал, честное слово… Даже не намекал!). В большинстве случаев описывалась полная ерунда: мелкие семейные дрязги и взаимные оскорбления. Хотя среди графоманского хлама попадались и совершенно замечательные перлы: «Посидели душевнейше, а как встал я наутречко, всё болит… Вышел на двор с опухшей головой наперевес…» Или вот ещё: «А уж как бил-то… И ухватом, и поленом, и вожжами, за оглоблей побёг, а всё будто бы сплю, не чую…» От вдовы мне одно понравилось, я даже Яге зачитывал: «…он спьяну на меня и полез! Долго карабкался, два раза сползал, видать, ссильничать хотел… Ну мне рази жалко?! Взяла сдуру да и приобняла его в чуйствах… Грех на мне, видать, пережала мужика… Вона она, что любовь с людями делает!»
Как правило, все просят принять срочные меры: избавить, засадить, уберечь, подмогнуть, посодействовать да плюс посочувствовать. Серьёзной информации – на нуле, хотя в этот раз среди прочих грамоток отыскался и уже знакомый конвертик от австрийского подданного Алекса Борра. Упорный малый, пока остальные ждут Митькиного ответа, этот лихач набавляет обороты и предлагает два пряника (просто нет слов, от щедрости руки трясутся!) за секретные сведения об африканской принцессе Тамтамбе Мумумбе. Не понял… с чего это Австрия заинтересовалась Нигерией? Или в этом деле у посла-шпиона-дипломата свои интересы? Ладно, отложим на потом…
– Никитушка, милок, не занят ли? – Моя домохозяйка деликатно присела напротив. – А ты, Васенька, брысь отседова, ибо чую носом, как от тебя, безобразника, сметанкой ворованной попахивает.
Кот гордо вскинул голову и молча ушёл с видом самого оскорблённого достоинства. Впрочем, уходил он быстро и на доказательствах «беспочвенного» обвинения отнюдь не настаивал…
– Сдаётся мне, касатик, что ты всю нашу бригаду розыскную на три отдельных расследования поделить задумал?
– Продолжайте, бабушка… – важно кивнул я.
– Так вот, имей в виду, к запорожцам твоим хохлатым мне и на дух соваться нельзя, – честно предупредила Яга. – Они, вишь, хоть, с одной стороны, все как есть охальники, до баб охочие, а с другой-то, уж больно всякую нечисть не жалуют… У меня, однако, молодость буйная была, гуляла порой так, что дурная слава поперед меня за семь вёрст бежала. А у казаков энтих с ведьмами один разговор – камень на шею, да в реку! Куды ж мне сейчас в прорубь, с моим-то радикулитом…
– Понимаю, учту при распределении. Как вы смотрите насчёт кратковременного переселения в царский терем?
– Дык… как же не посмотреть? – задумчиво прикинула бабка. В принципе я уже знал ответ, но ведь всегда приятно предоставить женщине возможность «самостоятельного выбора». – Поживу там денёк- другой, пока ты кубком хоккейным подзаняться изволишь. Митьке энто дело никак доверять нельзя, уж больно славно он народец горячий к беспорядку подбивать навострился. Ведь вроде и слова-то правильные говорит, стервец, а всё как набекрень через назад выходит!
– Будем надеяться, у запорожцев он дров наломать не успеет. Полковник Чорный показался мне весьма серьёзным человеком, нашему олуху будет полезно пообтесаться в обществе профессионального офицера. Ну а будут сложности…
– Будут, – без сомнений подтвердила Яга.
– …тогда мы и поможем, – заключил я. – Каждый вечер – общий сбор в отделении, подготовка полного отчёта о проделанной работе, совместные консультации, а главное, исчерпывающий обмен информацией!
– Как скажешь, сокол-участковый… – Яга, видимо, хотела добавить что-то ещё, но в горницу влетел бледный Митька с ведром, полным угля, и квадратными глазами. Раньше я такого за ним не замечал, но у парня редкие актёрские данные (по крайней мере, своеобразные).
– А-а… Никита Иванович, я… кажись, убил… того.
– Не хватайтесь за сердце, бабушка, обычно он так шутит, – даже не вставая из-за стола, холодно поморщился я. – Митя, упрости глазки, поставь ведро, прекрати шмыгать и оч-чень неторопливо расскажи нам, кого это ты «того»?!
– Чёрта! – разом выдохнул он. Признаю, что в одном коротеньком слове он умудрился уместить такую гамму чувств, что это отняло у парня последние силы. Наш младший сотрудник так и сполз по стене на пол, прижимая к груди деревенское ведёрко до соснового хруста.
– Вылейте на него что-нибудь, бабуль, а?
– Никитушка, уважь меня, старую, взгляни своим глазом начальственным, кому на этот раз от души не повезло?
Пришлось идти, но недалеко. Яга только-только накинула на плечи тулупчик и сунула ноги в валенки, как из сеней донеслось:
– Куды труп складировать?
Двое стрельцов внесли под мышки почерневшее тело. Яга торжественно перекрестилась и указала на
