Я пожал плечами, почему бы и нет? Через два часа мне идти мёрзнуть на всю ночь, так что не вредно слегка принять для сугрева. На стол накрыли быстро. Полковник взахлёб рассказывал о перипетиях игры, и, судя по его горящим глазам, с этого дня у украинского хоккея большое будущее. Слово за слово, тост за тостом, разговор плавно перешёл на политику.
– Ото я и чуяв, шо булаву гетьманску поганые католики-австрияки зпёрли! Им же ж хлеба не трэба, тильки шоб люди русские друг до дружки веры не имели… Ось побачишь, пане участковий, як воны взвоют, коли мы с хлопцами за нагайки возьмёмся!
– На каком основании?
– Не розумию?.. Ты ж сам казав, що во всём австриякский посол виновен?!
– Мы говорили о разных вещах, – попытался объяснить я. – С вашей точки зрения – достаточно доказательства вины, а с нашей – это лишь повод для передачи дела в суд. Только суд вправе определить степень виновности того или иного человека и меру наказания.
– Ну так шо ж ты ждёшь? За химок злодия та и до суду!
– Обязательно, – пообещал я. – Вот буквально завтра же этим и займусь, а сейчас… Что с вами?!
Полковник, только что отправивший в рот здоровенный солёный груздь, неожиданно поперхнулся, закашлялся и перегнулся через стол.
– Охти ж, Никитушка, помогай давай! – вскочила бабка. – Видать, не в то горло пошёл грибочек, не подавился бы!
Я подхватил атамана за плечи и пару раз гулко хлопнул ладонью по спине. Злосчастный груздь вроде бы выскочил, но дело явно было хуже некуда. Лицо Левка Степановича побагровело, он силился что-то сказать, и Яга, скумекав причину, мигом притащила крынку топлёного молока. Полковник зажмурил глаза и протестующе замычал.
– Наипервейшее лекарство! – авторитетно заявила целительница, махом вливая в рот казака едва ли не половину.
Чорный побледнел, замахал руками, но поздно – от лечащей Яги ещё никому не удавалось вырваться. На шум борьбы прибежал Митька из сеней. Толком не сообразив, что происходит, почему-то начал крутить гостю руки за спину. Когда молоко кончилось, атаман откинулся на спину, два раза икнул и обмяк…
– А чёй-то здесь было, Никита Иванович?
– Всё нормально, Мить, – запоздало попытался я внести никому не нужную ясность. – Человек поперхнулся солёным грибом, и бабуля дала ему молока. Сейчас всё пройдёт.
– Не пройдёт, – задумчиво остановился наш младший сотрудник. Что-то в его безнадёжном тоне мне очень не понравилось…
– В каком смысле?
– Пан атаман желудком мается, хлопцы рассказывали. Потому и горилку пьёт, что для него молоко – чистый яд!
– Батюшки-светы… – обомлела Яга.
Митя сочувственно похлопал её по плечу и продолжил:
– Видать, отравили вы его. С такой-то кринки и здоровый мужик загнётся, а уж болезненному – прямоезжая дорога во землицу сырую. Гляньте, ить не дышит, поди?
– Митя, не пугай бабушку!
– Да рази ж я осмелюсь? Отравила и отравила, стало быть, интересы милицейские того требовали. Труп я поутру в лес отнесу, под ёлкой закопаю. А только вдруг заметит кто? Надо бы обдумать, как от бабулечки нашей все подозрения на нет отвести…
Теперь уже сама Яга схватилась за сердце и попыталась прилечь рядом с полковником Чорным. Я обеими руками заткнул рот нашему доброхоту и, крикнув на помощь Ваську, бросился приводить людей в чувство. Наша домохозяйка встала первой, как только кот сунул ей нюхательную соль под нос. С паном атаманом провозились дольше: во-первых, он тяжелый, а во-вторых, похоже, ему действительно нельзя было молока. Бедолагу дважды стошнило, и сердобольные стрельцы унесли страдающего запорожца в баню. Туда же отправился Митька и оставшаяся часть горилки, литра два… Наш увалень божился, что через пару часов полковник будет как новенький. А мне, хочешь не хочешь, пора было собираться на «ночное дежурство». В пятый раз повторюсь, идти не хотелось…
– Ты, главное, это, построже с ним там… – напутствовала бабка. – Ладанку в рукавицу клади, сподручнее доставать будет, да без дела ей не размахивай. Не ровён час, кого из соседушек заденешь…
– Какой дурак туда ночью попрётся? Кроме меня, естественно.
– Ой, да уж какой-никакой, а мало ли… – Яга всегда считала, что если основательно запугать меня дома, то на кладбище мне уже ничего не будет страшно. – Зимой-то спят все, редкий упырь за кровью свежей наверх полезет. А только ты всё одно не задерживайся там. Я-то на всякий случай стрельцов еремеевских загодя предупредила, чтоб тебя за воротами дожидалися.
– Это приятно… – глубокомысленно признал я, хотя чего такого особо приятного, объяснить, наверное, не смог бы.
– А придёшь с утречка, мы тебе баньку справим, я блинков гречишных испеку. Полковник твой, Чорный, глядишь, отойдёт. Митька его веничком быстро в здоровьице приведёт.
– Да уж, в этом смысле он маньяк-специалист…
– Не нравишься ты мне, участковый, – решительно заявила Яга. – Грустный ты, квёлый какой-то, даже отпускать боязно.
– Так не отпускайте! – воспрянул я.
– Не могу. Служба требует, долг зовёт, да и обещание людям дадено – слово милицейское, нерушимое!
Я мысленно плюнул и попёрся за тулупом…
Зимой ворота Лукошкина наглухо не запирались – смысла нет. Шамаханцы нападают только летом. Тевтонский орден сунулся раз, так только до Ревеля и дошёл. Мороз был такой – рыцари в доспехах за день всё наследство отморозили! Сами крестьяне чаще двух раз в неделю за товаром не ходили, всё необходимое город запасал с осени. Дальние обозы из Европы или Сибири приходили и того реже. Не любят купцы зимнюю торговлю, вроде бы и праздников много, да больше всё мелочь ярмарочная идёт. Ни зерно, ни скотину, ни лес продать невозможно, жизнь течёт тихо, словно ручей подо льдом. Поэтому охрана у ворот пропустила меня безо всяких требований и спецразрешения, просто полюбопытствовав, всё ли в порядке с головой. Это не юмор, это они так искренне заботятся. С их точки зрения, только ненормальный будет разгуливать ночью, да ещё зимней, да в придачу на кладбище…
Что ж, я был с ними полностью солидарен. Дорога недолгая, освещённость как днём, луна старается изо всех сил, и звёзд – хоть горстями рви. Морозец, конечно, градусов двадцать и к полуночи, пожалуй, ещё крепче будет. Однако воздух чистый, настроение бодрое, сна ни в одном глазу, в правом кармане фляга водки грамм триста, за пазухой кусок пирога с капустой – до утра не загнусь. Очень надеюсь, по крайней мере…
Кладбище, мирно спящее под покрывалом искристого снега, выглядело прямо как на картинке. Крестики с пушистыми шапками, могилки, словно сказочные серебряные терема, вокруг – ёлки разлапистые, все в алмазах… Душа отдыхает, скоро стихи писать начну.
Искомая могила нашлась далеко не сразу, это летом тут же видно, где земля свежая, а зимой, увы… В общем, что-то максимально похожее я отыскал, не вполне уверен, но выбора нет. Сидел примерно с полчаса – никого не было. Я пытался конструктивно выстроить схему поимки Алекса Борра, но замёрз. На холоде только пять минут мыслится позитивно, потом мёрзнешь… Спустя ещё какое-то время я полез в карман за флягой, поэтому хруста снега под чьими-то тяжёлыми шагами просто не услышал.
– Ага! – радостно раздалось за моей спиной. Будь сейчас лето, наверное, от неожиданности подскочил бы на месте… Зима, холодно, ограничился учащённым сердцебиением.
– Эге… – неуверенно выдохнули сзади, и глуховатый мужской голос однообразно вопросил: – Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?
Я решил, что у кого-то там мозги не в порядке. Нахохлившегося милиционера даже в полной темноте трудно спутать с замёрзшей Настенькой. Но по крайней мере сразу догадался, с кем предстоит иметь дело…
