— Нет, но есть сложности…
— Сложности? Какие сложности? Нет, ты выведешь меня из себя. Ты мужчина, она — женщина, вы оба свободны, что тут сложного?
— Она считает меня порядочным. То есть другом.
— Кем-кем?
— Другом…
— Что за фигня?
— Мы провели несколько ночей у нее дома. 3 самый первый раз она сказала: «Ты один из немногих мужчин, с кем постель не превращается в банальный трах». Что мне было после этого делать?
— Поставить ее раком и трахнуть, идиот.
— Мне так страшно было сделать что-то не так, увидеть разочарование в ее глазах… А на вторую ночь она меня убедила. Я засомневался, подумал: может, и правда это бывает — дружба между мужчиной и женщиной, и что я сделаю страшную глупость, если положу руку ей на бедро. Знаешь, когда я вижу, как она спит, вся такая закутанная в одеяло, такая одинокая, я уже ничего не могу сделать.
Двенадцать лет я не был на родине… Издали я следил за трудностями, которые переживали Соединенные Штаты. Империю трясет до основания, как ее только не склоняют в мире, где только не размахивают антиамериканскими лозунгами, не жгут звездно-полосатого флага. Я все пытался понять — почему, но так и не мог найти убедительных доводов. До сегодняшнего вечера, до этого жалкого разговора с племянником. Если мужчина, в чьих жилах течет горячая кровь Манцони, хорош собою, да еще, к тому же, муж и отец что надо, — если такой мужчина попадается на эту фигню, как тут удивляться, что дела у Америки совсем плохи?
— Цио, сейчас я задам тебе вопрос, на который пока еще никто не ответил: мужчины и женщины, это одно и то же или что-то совсем разное?
Он прав, никто не смог дать объяснения этой величайшей тайне мироздания, даже самые блестящие умы, даже Мелвилл. И не Джанни Манцони, не Фрэнку Уэйну, не писателю Ласло Прайору, ни даже только что появившемуся Кристиану Мэлону в Грин-Еэй, штат Висконсин, отвечать на этот вопрос. Но попробовать стоит.
— Глупым подростком я думал: мужчины и женщины — это не одно и то же. Мы, мужики, ищем только, куда бы засунуть свой член. Эта уже согласна, с той придется немного поработать и т. д. А они, женщины, каждый раз, как встречают мужика, думают, он это или не он, в смысле тот самый, единственный. Нам подавай бабу, а им — любовь. Вот как я думал.
Болтая всю эту фигню, я чувствую, как «Джек Дэниэлс» входит в свою наилучшую стадию — он как бы укладывает меня на воздушную подушку и включает автопилот.
— А потом ты становишься взрослым и говоришь себе: мужчины и женщины — это совершенно одно и то же. Нам нужно одно и то же. Работа, чтобы хотелось вставать по утрам, и дом — чтобы хотелось туда возвращаться вечером. А еще встретить кого-нибудь, чтобы думать о кем, когда его нет, и чтобы его хотелось трогать, когда он рядом. Так что вот, похожи мы.
Где бы ты ни был, в Грин-Бэй, или в Париже, или в какой-нибудь жуткой жопе, с «Джеком» всегда наступает такой момент, когда тебе становится все равно, где ты.
— Затем проходит еще несколько лет, и ты понимаешь, что между мужчиной и женщиной нет ничего общего. У них, женщин, есть живот, и все вертится вокруг этого. Говори что хочешь, но все они хотят давать жизнь, рожать, если понадобится, без твоего участия. А ты, ты думаешь: эх, был бы я кем-нибудь другим, только не этим чертовым многодетным папашей!
Мне особенно идет болтать такое. Я подумал о Магги и ребятах.
— А немного спустя ты снова понимаешь, что мужчины и женщины похожи. Все хотят иметь всё и даже больше. Все мы боимся что-то упустить и думаем, что это же глупо — помирать, оттого что сделал когда-то неправильный выбор.
Мне все труднее удерживать в руке стакан с виски, который пустеет в тот самый момент, когда добрая рука его наполняет.
— В этот самый период жизни им бы — мужчинам и женщинам — на этом и остановиться. Зажить вместе в мире и радости. Но нет, вместо этого она думает: он бросит меня ради молодой. А он: я бы с радостью ходил на сторону время от времени, потом возвращался бы домой. И снова здорово!
— А скажи, дядя, если я однажды все-таки встречу женщину всей моей жизни, как я узнаю, что это она?
— Поверь моему опыту: выбирай себе такую женщину, чтобы вы с ней дополняли друг друга в курином вопросе.
— ?
— Если ты любишь грудки, тебе надо жить с женщиной, которая любит ножку, и наоборот. Если же вам обоим нравятся грудки — ничего не выйдет.
— Нам пора, давай я тебя отвезу, Цио.
Отправляясь в Нантакет, я должен постараться, чтобы Кристиан Мэлон не лез больше ни в какие авантюры. В сущности, я его еще совсем не знаю, этого парня, он еще может меня удивить.
— Ох, Цио, в твоем возрасте играть в хиппи…
У меня в кармане авиабилет через Бостон, паспорт, который делает меня похожим на ветерана вьетнамской войны с единственным желанием, чтобы его оставили в покое, и увесистая пачка свеженького бабла (почему, едва приехав в эту страну, людям сразу хочется иметь полные карманы денег?).
— Твой рейс в восемь пятьдесят, можно уже ехать, чтобы не слишком нестись.
В машине он рассказывает мне новости о стариках из братства: о тех, кто умер, кто сидит, кто уже вышел, кто попытался завязать.
— Ну, я, наверно, не удивлю тебя, сказав, что Малыш Поли умер от цирроза. Амадео Сампьеро стал подручным у Этторе Джуниора, и тот обращается с ним как с последней сукой. Романа Maрини все так же работает с цирконием, дела у нее идут неплохо. Братья Пастроне как всегда вместе, у обоих уже по третьему разводу, и оба удивляются — почему так. Лука Куоццо получил двадцать лет. Джо Франкини шлепнули люди Оджи Кампаньи, Джои Д'Амато досрочно освободился. Арт Лефти по-прежнему в киллерах на службе у клана Джилли, а Кертис Браун…
— Джои Д'Амато освободили досрочно?
— Говорю тебе. Интересно, где эти идиоты только берут психологов?
Если верить специалистам пенитенциарной службы, большая часть гангстеров страдает «серьезными нарушениями психики и нервной системы», которые делают нас способными к самому худшему. Для каждого из нас у них найдется длиннющий диагноз. Но они и сами явно не в себе, если до сих пор не заметили, что Д'Амато — настоящий псих, и выпустили его на свободу. «Примерное поведение» — конечно, он вел себя примерно, кто бы сомневался, занимался, наверно, библиотекой, следил за порядком в блоках, может, даже полы мел — только чтобы поскорее выйти и взяться за старое. Д'Амато боялись все, даже я, никто не хотел иметь с ним дела.
— Американская юстиция не первый раз освобождает психа, — сказал Бен. — Тебе-то что до этого?
Д'Амато всегда божился, что, как только освободится из тюрьмы, сразу отомстит тому, кто его туда засадил, — агенту Томасу Квинтильяни. Мы все когда-нибудь говорили нечто подобное, но, услышав такое из уст Джои Д'Амато, Том может сразу начинать готовиться.
— Что тебе неймется, Цио?
Я не пытаюсь объяснить себе это неприятное чувство, это похоже на какое-то беспокойство, и чем больше я стараюсь выкинуть Тома из головы, тем настырнее он туда лезет, и вид у него совсем не победный, прямо скажем, не самый лучший вид — совсем наоборот. О ком мы обычно беспокоимся, кроме как о своей семье?
Разве что… о друге?
Квинт? Эта падла Квинт? Друг? Да как я могу быть другом человека, который способен извлечь корень какой-то там степени из «пи», обезоружить голыми руками целую роту блатных и проплыть четыреста метров вольным стилем меньше чем за десять минут? Нет, что ни говорите, Квинт — это враг, его ни с кем
