Малавита

возраста, что тело и дух должны обогащать друг друга, обмениваться энергией, работать синхронно. На уроках она интересовалась всем, не обходила вниманием ни один предмет, и ни один учитель в мире, даже ее родители не могли бы вообразить ее основную мотивацию: расти и хорошеть. Со своей стороны, маленький Уоррен, которому тогда было восемь, выучил французский язык, как запоминают мелодию, не задумываясь, почти помимо воли. Однако психологические осложнения, возникшие из-за отъезда на чужбину, привели к тому, что он просидел два года в одном классе и вынужден был посещать детских психологов, от которых скрыли истинные причины высылки из Штатов. Сегодня он чувствовал себя вполне сносно, но при малейшей возможности с удовольствием напоминал родителям, что он этой ссылки ничем не заслужил. Как все дети, к которым жизнь предъявляет слишком большие требования, Уоррен рос быстрее других и уже установил для себя несколько жизненных принципов, от которых, похоже, отступать не собирался. В этих убеждениях, которые он хранил как бесценное наследие своей касты, проступали ритуалы другой эпохи, сочетавшей понятие чести и деловой расчет.

Девочки из класса Бэль, с любопытством разглядывая новичков, подошли поближе — познакомиться. Пришел господин Манжен, учитель истории и географии, и несколько церемонно поприветствовал мадемуазель Бэль Блейк. Она оставила брата, пожелав ему удачи жестом, непонятным для того, кто не родился к югу от Манхэттена. Вернулась госпожа Арно и сообщила Уоррену, что до девяти часов у него уроков нет, и попросила до этого времени подождать в общем зале. Он предпочел рыскать по школе, чтобы сориентироваться и определить границы своей тюрьмы. Он вошел в главное здание лицея — круглый корпус в форме початка, прозванный учениками «кукурузой», в центре которого располагался холл, по идее проектировщиков — место сбора учеников старших классов, которым разрешалось курить, шляться вне общего зала, заигрывать с девочками (или парнями), развешивать плакаты и организовывать общие собрания: тренировка для взрослой жизни. Уоррен оказался там один, наедине с автоматом горячих напитков и большим панно, которое призывало общими усилиями отметить 21 июня традиционный праздник школы. Он походил по коридорам, наугад открыл несколько дверей, обошел старшие классы, вышел в спортивный зал, где тренировалась команда по баскетболу, и некоторое время смотрел, как они играют, как всегда, недоумевая, как французы могут быть такими некоординированными. А ведь одним из его прекраснейших последних воспоминаний об Америке был матч «Чикаго Булс» и нью- йоркских «никсов», когда он собственными глазами видел, как живой Майкл Джордан, человек-легенда, летает от корзины к корзине. Вот уж точно повод тосковать по родной земле всю оставшуюся жизнь.

Он очнулся оттого, что ему на плечо легла чья-то рука. Это был не дежурный воспитатель и не учитель, которому поручили вернуть его на положенное место, — рука принадлежала ученику на голову выше Уоррена, его сопровождали двое подручных, одетых не по размеру, так что одежда висела на них, как на вешалках. Уоррен унаследовал телосложение отца, типичного маленького брюнета, он обладал и соответствующими скупыми жестами, природной экономией движений. Торжественная серьезность угадывалась в его пристальном, почти неподвижном взгляде, возможно взгляде созерцателя, для которого реакция — не первый ответ на действие. Собственная сестра уверяла его, что в зрелом возрасте он будет красив, седоват, не похож на других, но прежде такую внешность надо еще заработать.

— Ты, что ли, американец?

Как будто отгоняя муху, Уоррен скинул руку того, в ком он сразу угадал заводилу. Двое остальных стояли, как секунданты, и с опаской ждали продолжения. Несмотря на свой юный возраст, Уоррен прекрасно знал эту интонацию, не вполне уверенный приказ, чтобы, если удастся, захватить власть или по крайней мере прощупать границы. Худший из всех видов нападения, самый подлый — нападение трусов. Когда прошел момент неожиданности, Американец задумался над ответом. Впрочем, вопрос сам по себе ничего не значил, и не важно, что хотела от него эта троица: они появились не случайно. Почему я? — спросил он себя. Почему именно его сцапали, едва он появился? Почему меньше, чем за полчаса, именно он навлек на себя зачатки кретинской угрозы, которая, поощряемая его молчанием, вскоре приобретет более конкретный вид? Он знал ответ, и этот ответ был способен заставить его распроститься с детством.

— Что вам от меня надо?

— Ты американец. Богатенький.

— Кончайте нести бред и выкладывайте, в чем ваш бизнес.

— Твои родители кем работают?

— Какое твое собачье дело? Ну, что вы там накумекали? Рэкет? Мелкими порциями или разовый куш? Вас сколько — три, шесть, двадцать? Во что вкладываете?

— ?

— Организации — ноль. Так я и знал.

Ни один из троих не понял ни малейшего слова, а также откуда у него взялась такая уверенность. Заводила почувствовал себя оскорбленным, оглянулся по сторонам, затащил Уоррена в закуток пустого коридора, который вел вниз, в столовую, и толкнул его так сильно, что тот растянулся на низком пристенке.

— Будешь знать, как издеваться, новенький.

И все трое совместными усилиями стали учить его молчать, молотя коленками по ребрам, а кулаками куда попало, но целясь в лицо. Один в конце концов сел ему верхом на грудь, обшарил карманы и обнаружил там десятку. Уоррен, багровый, с трудом дышащий Уоррен услышал, что от него требуют и завтра принести ту же сумму, как право посещения лицея имени Жюля Валлеса. Сдерживая слезы, он пообещал, что не забудет.

Уоррен не забывал никогда.

* * *

Жемчужина в оправе из лесов, Шолон-на-Авре представляет собой бывшее средневековое укрепление. Город достиг расцвета к концу Столетней войны, в начале XVI века, и в настоящее время насчитывает семь тысяч жителей. Его фахверковые дома, особняки XVIII века, пересечение улочек и каналов превращают Шолон-на-Авре в замечательно сохранившийся архитектурный ансамбль.

Магги открыла карманный словарик на слове «фахверк» и составила себе точное представление о том, что оно обозначает, пройдя по улице Постава Роже: большинство домов, с арматурой видимых снаружи балок, не напоминали ничего, что она видела бы раньше. В поисках дороги к центру городка — Шолон в плане представлял собой пятиугольник, ограниченный четырьмя бульварами и шоссе — Магги миновала несколько улиц, проложенных полностью по одному плану: она сумела оценить открывшуюся перспективу. Заглядывая одним глазом в путеводитель, она без особого труда оказалась на площади Либерасьон, в самом сердце Шолона, на паперти, не соразмерной скромным улочкам. Два ресторана, несколько кафе, одна булочная, синдикат местных инициатив, дом печати и несколько типичных зданий ограничивали по краям огромную прямоугольную площадь, которая в нерыночные дни использовалась как парковка. Закупив местную прессу, Магги устроилась на террасе кафе «Гран Френель» и заказала себе большой двойной эспрессо. Она на мгновенье прикрыла глаза и вздохнула, готовясь насладиться таким редким моментом одиночества. Если по шкале ценностей первое место она отводила времени, проведенному с семьей, то сразу за ним шло время, проведенное без семьи. Держа в одной руке чашку, она пролистала «Шолонскую депешу» и «Нормандский зов», издаваемый в департаменте Эр, — еще один способ познакомиться с новым местом проживания. На первой странице «Депеши» красовалась фотография шестидесятилетнего жителя Шолона, бывшего чемпиона региона по бегу на среднюю дистанцию, который только что стал участником чемпионата мира для сениоров в Австралии. Заинтересовавшись героем снимка, Магги прочитала статью целиком и поняла главное: человек, которого увлечение заставляло бегать всю жизнь, дождался воплощения своей мечты — в самом конце дистанции. В юности Кристиан Мунье едва дотягивал до уровня среднего бегуна. В пенсионном возрасте он стал чемпионом международного уровня и участвовал в соревнованиях на другом конце планеты. Магги спросила себя, что подарила ему жизнь: возможность улучшить свой результат или просто шанс под занавес отличиться. Она улыбнулась этой мысли и перевернула страницу. Дальше шли мелкие происшествия, перечень местных дрязг, в том числе нападение на авторемонтную мастерскую, несколько краж в соседнем жилищном комплексе, пара семейных сцен, не стоящих выеденного яйца, и несколько бредовых выходок. Магги не всегда понимала детали и недоумевала, отчего редакторы всегда дают лучшее место в газете всей этой грустной и банальной ежедневной суете.