Здесь Ф. Тютчев явно многозначно использует 'голос матери' и в значении 'голос матери природы'. И Тютчева
можно переписывать страницами 'Люблю грозу в начале мая…', 'Душой весны природа ожила', 'Еще в полях белеет снег', 'О чем ты воешь, ветр ночной?', 'Нет, моего к тебе пристрастья я скрыть не в силах, мать-земля…', 'Зима недаром злится', 'Неохотно и несмело солнце смотрит на поля' и т. д.
И Тютчев не является исключением, наоборот, он ясно и определенно выразил господствующую струю русской поэзии. Это и рылеевская 'Ревела буря, дождь шумел', и пушкинские 'Буря мглою небо кроет', и 'Я твой — люблю сей темный сад', 'Погасло дневное светило'. 'Ветер, ветер, ты могуч', 'Прощай, свободная стихия', 'Роняет лес багряный свой убор', 'В пустыне чахлой и скупой', 'На холмах Грузии лежит ночная мгла', 'Мчатся тучи, вьются тучи', лермонтовские 'Тучки небесные, вечные странники', 'Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит', тургеневское 'Утро туманное, утро седое…', некрасовские 'Поздняя осень, грачи улетели', 'О Волга! Колыбель моя', 'Славная осень! Здоровый ядреный воздух усталые силы бодрит', 'Плакала Саша, как лес вырубали'. И пришлось бы переписывать и Языкова, и Майкова, и Плещеева, и Кольцова, и Никитина, и Сурикова, Минаева, Полонского, Фета, А. Толстого, Горького, Бунина, Блока, Есенина, Маяковского, Тихонова, Луговского, Корнилова, Щипачева, Заболоцкого, Суркова, Исаковского, Твардовского, Симонова, Орлова, Рубцова, Кузнецова. Ясно, что перечислены не все.
Похожее положение и в прозе, где достаточно назвать 'Русский лес' Леонова, Чивилихина, Распутина, Белова, Астафьева. Английский писатель Ч. П. Сноу в своих воспоминаниях о встрече с Л. М. Леоновым пишет: 'У него, как почти у всех русских писателей, всепоглощающий интерес к миру природы'. Со стороны, как говорится, виднее: 'У всех русских писателей всепоглощающий интерес к миру природы'! В качестве исключения Ч. П. Сноу назвал творчество Набокова, вытекающее, по словам мемуариста, 'из одного краткого изысканно-извращенного периода в русской литературе', однако тут же отметил: его 'профессиональные познания во всем, что касается бабочек', подчеркивали те черты, которые связывали его с соплеменниками на родине.[185] В науке и философии русское отношение к природе образовало исключительно плодотворное направление, получившее название 'русского космизма' (Н. Федоров, К. Циолковский, А. Чижевский, В. Вернадский и многие другие). Человек в его отношении к природе и космосу глядится как продолжение и выражение природы и должен жить вместе с ней, и повинуясь, и помогая ей. И понять себя мы можем лишь в связи с природой. В. Ключевский увязывал особенности взрывного-штурмового запойного характера великоросса с кратким и неустойчивым летом, когда надо 'до смерти' работать, и длинной зимой, когда можно лежать на печи без работы. Автор этих строк на себе испытал психологическую ломку, связанную со сменой природного окружения. Я вырос в Таджикистане, где жизнь идет в долинах рек между высокими горами, и привык к этому, горы как бы защищали меня и создавали комфортное состояние. Переехав в Россию, чувствовал себя не в своей тарелке, словно на страшном ветру ничем не прикрытый, — ведь гор не было. Потом привык к просторам, далям, и когда попал на краткое время вновь в Таджикистан, то чувствовал себя не очень хорошо, потому, что горы сжимали, теснили, мешали, хотелось выйти из теснин и оглянуться вокруг на поля и леса. Все это вместе с пыльной листвой, выжженной травой и палящим солнцем могло доводить до галлюцинаций вроде мечтании Сухова — героя фильма 'Белое солнце пустыни'. И думается, что дело здесь не только в психологии, но и в физиологии, пище, составе тела, ощущении родного духа, в природе.
Русское отношение к природе все в большей степени осознается и у нас, и на Западе как будущее отношение к природе, как такое отношение, которое позволит выжить человечеству, не погубив окружающего многообразия жизни и многоцветия мира.
КРАЙНОСТИ ХАРАКТЕРА И СТРАСТНОСТЬ РУССКИХ
В русском человеке явно бросается в глаза страстность натуры, об этом хорошо написал А. К. Толстой:
В. Ключевский крайности натуры связывал с климатом: 'В одном уверен великоросс — что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и в пору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так, великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс, но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии'.[186]
Прямо противоположная точка зрения у И. Солоневича: 'Ни климат, ни география здесь не играют никакой роли. Ни реки, ни горы, ни моря не играют никакой роли. Но факт существования национальных особенностей не может подлежать никакому добросовестному сомнению'.[187] И действительно: немцы, переселившись в Россию, не приобрели русского национального характера, и каждый, кто работал в смешанных русско-немецких бригадах, замечал национальное различие. Русские в работе по сравнению с немцами склонны к штурмовщине, «запойной» работе, и это, к сожалению, сопряжено с «отливом» от работы, спадом, ленью. Немец же работает ровно и постоянно, производя на русского человека впечатление неторопливой машины. Наверно, можно и совместить точки зрения В. Ключевского и И. Солоневича, сказав, что не климат определил черты национального духа, но природные условия как бы огранили, усилили национальные черты: 'Своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось'.[188] Н. О. Лосский в своей работе 'Характер русского народа' описывает максимализм и экстремизм русских и приводит в пример
