Русские святыни

Причем этот отвоеванный участок действительности рассматривается как плацдарм для последующих наступательных действий, временно нуждающийся в четком отграничении и твердой защите от влияния окружающей враждебной эмпирической стихии. Конкретный, покоренный участок территории есть не что иное, как частная собственность героя-победителя. В данном случае не берутся политэкономические характеристики института частной собственности. Здесь частная собственность — это, скорее, определенное качество жизни. Кстати, в английском языке слово privacy несет как раз соответствующую смысловую нагрузку и 'обозначает некое качество жизни, определяемое реальной возможностью человека осуществить автономию и свободу в той сфере жизни, которая может быть названа «частной». Это слово-термин употребляется и для выражения права человека на автономию и свободу в частной жизни, права на защиту от вторжения в нее других людей, органов власти или каких-либо общественных организаций и государственных институтов. И вот что примечательно. Если в английском языке существует слово-термин, емко обозначающее это право человека, то в русском языке сколько- нибудь адекватного по содержанию и смыслу слова нет'.[229] Одной из основных черт качества жизни, базирующегося на принципе частной собственности, несомненно, является 'отгороженность от целого — от народа, от нации, от государства, от человечества и от своего ближайшего соседа. Каждый норовил обрубиться в свой собственный феод, отгородиться стенами замков и от побежденных, и от соплеменников, утвердить на своей территории свою волю и свою выгоду. Вследствие этого и немецкий бауэр живет гордо и замкнуто, хищно и скучно. Каждый двор — это маленький феодальный замок, отгороженный от всего остального'.[230] Отгороженность реально осуществляется с помощью развитой системы экономических и политических прав, гарантирующих и обеспечивающих определенный минимум индивидуальной свободы. Отгороженность и создает пресловутую четкость: я отгораживаю и самого себя, и все свои права с той степенью точности, какая только возможна при современном состоянии юридической техники. Отец, тратя деньги на обучение сына, записывает в свой гроссбух все расходы — до последнего пфеннига. Вы садитесь в автомобиль вашего лучшего друга, и перед вашим носом прибита табличка, на которой написано, что в случае катастрофы приятель никакой финансовой ответственности не несет: если этой таблички не будет, то он рискует, что в случае какой-нибудь автомобильной неприятности вы всю жизнь будете сосать у него деньги в возмещение за пережитое вами нервное волнение'.[231] Все это факты повседневной жизни современного западного человека. В самом принципе частной собственности заложена тенденция к бесконечному увеличению и расширению. Весь мир, вся Вселенная рассматриваются в качестве объекта освоения и обладания, как потенциальная частная собственность, но пока временно остающаяся вне влияния человека, непознанная, а потому чужая и опасно враждебная. Но подчинить себе всю Вселенную земной человек не в силах, поэтому абсолютный идеал свободы явно недостижим, но направление, двигаясь по которому он может достигать все большей и большей свободы, задано совершенно точно и однозначно. Движение к абсолютному состоянию свободы не имеет внутренней меры и представляет собой типичную «дурную» бесконечность — бесконечный ряд конечных содержаний. Движение к свободе есть бесконечное множество абсолютно дискретных, статических друг в отношении друга участков, четко разграниченных между собой всякий раз: на окраине покоренной территории ставится граница, потом снимается и переносится немного подальше (немного — в смысле некоторой единицы длины, вполне конечного числа) и так далее до бесконечности. Но именно поэтому содержание свободы адекватно передается с помощью рациональных средств — переводится целиком и полностью на язык логики, строгих логических определений ('осознанная возможность', 'познанная необходимость' и т. п.). Процесс достижения свободы идет в плоскости чисто количественной, а любое количество живет числом, потому наличное состояние достигнутой свободы вполне измеряемо, счисляемо и фиксируемо. Западные исследователи, особенно социологи, насчитывают свыше тридцати видов свобод личности и используют в процессе работы таблицы, графики, системники, тесты и т. п., призванные показать реальную степень существующей свободы. Так как абсолютный идеал свободы абстрактен, а стремление к нему, процесс его достижения, напротив, жизнен и напряжен, но принципиально ограничен, и потому идеал принципиально недостижим, возникает бесплодное, «злое», возбужденное желание все большей и большей свободы, переходящее в необузданную жажду свободы, необузданную страсть к независимости. Наличной свободы постоянно не хватает, и это обстоятельство способствует тому, что свобода становится одной из наивысших ценностей гражданского общества и всегда находилась и находится в первом ряду ценностей.[232]

Индивид, как отвлеченная единичность, находится во враждебном отношении не только к окружающему миру, природе, но и обществу, к себе подобным, которые также стремятся расширить степень своего влияния, а значит, и собственной свободы. Здесь каждый рассматривает другого в качестве опасного конкурента, желающего ущемить противника и занять его место, индивид представляет собой не условие, позволяющее личности раскрыть свои собственные способности, выявить собственную свободу, а препятствие для осуществления личной свободы.

А определяемая частной собственностью индивидуальная свобода 'ставит всякого человека в такое положение, при котором он рассматривает другого человека не как осуществление своей свободы, а, наоборот, как ее предел'.[233] Активные действия, направленные на другого индивида, отражаются от него, как от своеобразного препятствия, и возвращаются бумерангом обратно, превращаясь из действия, направленного на другого, в действие, направленное на самого себя. И это индивид должен всегда помнить. В целях собственного самосохранения, в процессе взаимодействия с себе подобным, человек вынужден делать добро ближнему, но внутри себя он вовсе не намерен искренне и бескорыстно доставить радость другому, но именно от вынужденности, принудительности и возникает, тлеет под спудом ненависть и отвращение к этим видимым проявлениям «любви» и «согласия». Общество состоит из 'толпы одиноких', чуждых друг другу, замкнутых, независимых «атомов». Все живут своей личной «частной» жизнью и соприкасаются в процессе общения лишь внешними сторонами, координируют по необходимости свои действия.

Основу социальных отношений составляет право, а не совесть, которая свободна от всякой принудительности. Господство закона снимает чувство личной вины, обезличивает акты совести и постепенно выхолащивает, формализует межчеловеческие отношения. Самоограничение в действиях индивидов происходит не столько из внутренних религиозно-нравственных императивов, а значит — свободно, сколько в силу принудительной системы ограничения, существующей в форме юридических норм, правил и постановлений. Внутренний, духовный мир человека не включается в систему межчеловеческих отношений, которая ограничивается исключительно внешним контактом. Никто друг за друга никакой ответственности не несет, заботы и помыслы, надежды и верования остаются сугубо личным делом каждого, что абсолютно не мешает сохранению общих принципов сожительства. Здесь нет и вряд ли может возникнуть чувство глубокой благодарности к другому человеку, но неизменно существует себялюбивое чувство безопасности, т. к. есть известное ручательство (право, закон), в силу которого ближний, рядом живущий принужден помнить свои общественные обязательства поступать так, а не иначе. Для сограждан не особенно важно, каково мое внутреннее настроение (идеалы, ценности, намерения, побудительные мотивы), для них существенно лишь внешнее поведение, потому что только последнее касается их благополучия, выражает мое отношение к ним. Это дает совершенный произвол в душевной жизни.[234] Выражением и вместе с тем оправданием состояния внутреннего духовного произвола является принцип плюрализма, принцип равноценности идей, мнений, представлений, существующих в обществе. Суждения по каким-либо вопросам не имеют здесь объективно- истинного содержания, выражают лишь субъективные установки тех, кто их высказывает, следовательно, каждый имеет право придерживаться тех принципов, которые ему по тем или иным причинам наиболее предпочтительны. В одном ряду уважаемых граждан государства, если, конечно, не нарушил правила 'не пойман, не вор', оказываются и ростовщики, шулера, проститутки и т. п. Все внимание сосредоточивается на внешних формах существования (правила поведения, этикет, церемонии и т. п.). Бесспорно, что упор на внешние нормы общежития оказывает благотворное влияние на общую культуру поведения. Вежливость, благопристойность, сдержанность, любезность были и остаются своеобразной визитной карточкой европейца. Но напрасно искать здесь задушевности, сердечной теплоты и ласки, добродушной искренности. Для «юридического» мироощущения это уже излишество и необязательная роскошь. 'Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение'.[235] За личиной вежливой