установление действительных ценностей есть серьезная и сложная исследовательская задача. Однако сложность и трудность задачи не должны отталкивать нас от ее решения. Наоборот, путь к истине должен быть очень желаемым, несмотря на все трудности и сложности.
Атеистическая критика моего текста, к сожалению, опиралась и на представление о том, что святость есть мифическая (или мистическая) категория. Взамен предлагалось понятие идеала. Конечно, идеал есть понятие, во многом совпадающее со святостью. Например, Т. Карлейль писал об идеале так: 'Идеалы никогда в полной мере не
осуществляются в действительности… Но… если мы вовсе не будем к ним приближаться, то все потонет! Несомненно так! Самый искусный каменщик не может вывести стены совершенно вертикально, это математически невозможно; он удовлетворяется известной степенью вертикальности… Но что выйдет, если он позволит себе слишком много отступить от вертикального направления, в особенности если он забросит совсем свой отвес и ватерпас и станет беззаботно класть кирпич на кирпич, как они подвертываются ему под руку? Подобный каменщик, я полагаю, становится на опасный путь. Он забывает о себе: но закон тяготения не забывает действовать, — и вот работник и стена, возводимая им, превращаются в груду развалин!'[10]
Действительно, и идеал, и святость задают человеку некий должный образ, ориентир, и в этом их схожесть. Однако тождества этих понятий из сказанного не следует.[11] И различие легко доступно ощутить из сравнения словоупотреблений. Например, можно сказать 'идеальный костюм', 'идеальный пробор', 'идеальная точка', 'идеальный газ' и т. п. Можно ли заменить в этих словосочетаниях «идеальное» на «святое» или «священное»? Очевидно, что нельзя этого сделать, не исказив смысл. Физика и математика работают с идеальной точкой, идеальным газом, зоолог может теоретизировать с идеальной собакой, лошадью. Однако ни физика, ни математика никогда не будут говорить о святом газе или святой точке, а биология — о святой собаке или лошади.
Добавим, что и обратная замена святого (священного) на идеальное недостаточно корректна. Например, песня 'Священная война' трогала душу воевавших в годы Отечественной войны верующих и атеистов, однако совершенно невозможна замена словосочетания на «идеальную» войну.
Уже из сказанного видно, что слова «идеал», 'идеальное' имеют смысл образца, примера, высшего предела и в то же время совершенно недостижимого, нереального. Однако в устах атеиста возможно словосочетание 'святое чувство любви к родине', в котором отсутствует оттенок нереального, ибо указывает на реальное чувство. Итак, идеал и святость есть схожие, но не тождественные понятия. Схожим для них является возможность их истолкования в качестве примера, образца, ориентира, однако оценочная сторона, сторона должного и в то же время реального безусловно выражена в несравнимо большей степени у «святого», нежели у «идеального». И понятно, что понятие «святое» приложимо лишь к гуманитарной области человеческой жизни, но не действует в естественных науках. И верующие люди вовсе не обладают привилегией на использование этого понятия, поскольку нет единства религии и святости, сверхъестественности и святости. Этому мешает реальность, естественность этого качества людей, этого чувства. Так, для Степняка-Кравчинского подпольщик-революционер Лизогуб «святой». Л. Толстой в рассказе 'Божеское и человеческое' подает своего героя, прототипом которого был Лизогуб, неверующим и святым человеком, преисполненным жертвенного чувства мученичества из-за любви к людям. Для миллионов людей чувство любви к родине «святое» и «реальное» как побуждение к действию, чувство товарищества 'святое и реальное', ибо требует положить душу 'за други своя', и т. п. В книге говорится только о людях, об их должных образцах и примерах, а поэтому речь шла о святынях, а не об идеалах. И разговор шел нерелигиозный, светский, а не мифический и мистический, речь о реальных ценностях, а не о мифах и не о мистике.
У читателей рукописи возникал и такой вопрос: если так хороши, бесспорны святыни русского народа (в отличие от европейских!), как это описано, то почему так грустно завершилась история досоветской, советской России и еще хуже вершится история ельцинской России, чего не скажешь о современной Европе и США? В этом вопросе содержится утверждение. Утверждение состоит в том, что вся история России грустная, грустно происходит и грустно завершилась. Стоит напомнить и судьбу Византии, наиболее развитой и культурной страны Средневековья, давшей миру христианство (т. е. организационно, теоретически, идеологически, технологически оформившей учение Христа), на тысячу лет пережившей Рим и павшей под внешними ударами. По отношению к Византии Запад столь же враждебен и неблагодарен, как и по отношению к России. Тоже грустная история. Видимо, предполагается, что хороший человек (святой) долго, счастливо и богато живет. И наоборот, тот, кто долго, сыто и богато живет, тот и является хорошим и даже святым. Примерно так писал американский профессор А. Янов, примерно так рассуждали многие протестанты, например, кальвинисты. Бедный человек по такой логике совершенно так же, как и несчастный, больной человек выглядит по его «заслугам» или предопределению страдающим. Бедность становится своего рода пороком и неприличием. Согласитесь, что такие заключения не обладают признаком новизны и достаточно обстоятельно разобраны в литературе. Зададимся аналогичными вопросами: если так бесспорны были достоинства спартанцев, то почему так трагически погибли 300 спартанцев в Фермопилах? Если так хороши были качества древних греков, то почему же так быстро они были завоеваны Римом? Если так хороша Европа, то почему она родила гитлеризм и с ним (по русским меркам, конечно) так плохо сражалась? Ряд подобных вопросов легко можно продолжить. Гибель или печальные, грустные страницы истории любого народа не являются свидетельством плохости, нехорошести его святынь. Разве так уж грустна история русского народа? А увеличение территории в сотни раз, громадный рост численности русских и дружба с множеством других российских народов? А сотни и тысячи выигранных битв? А великая литература, музыка, наука? А живопись? А масса героев и вождей? Герои Святослава и Ледового побоища, Куликова поля, Бородина, Севастополя и Шипки? И так ли уж грустна советская история: из пепла восставшая Россия, сплошная грамотность и развитие науки, взятие Берлина и выход в космос? И это все — грустное? Нет, говоря словами Пушкина, ни за что на свете не хотел бы менять свою историю. Конечно, грустна сегодняшняя Россия, как она грустна была в 1-й половине XIV века (при татарах и до Дмитрия Донского), при поляках в Смутное время. Народ понуро молчал, пировали предатели и тушинские перелеты, как и сегодняшние перевертыши. Однако кончилась ли этим история? В противовес маразму грустно- смутного времени всегда возникал призыв к святыням, к справедливости, правде. Не случайно сам идеал Святой Руси, как известно, возникает в XIV веке. Говорит ли об этом Сергий Радонежский в XIV столетии, или патриарх Гермоген в XVII веке, или об этом говорит никому не известный человек, — речь о святости есть требование времени. И важно подчеркнуть еще раз земной и очень даже реальный характер этих святынь — ведь о них говорят и их реализуют не только святые православной церкви, но и торговцы (К. Минин), казаки (Ляпуновы или Дежневы), воины (Пожарские и Суворовы).
История и реальное воплощение ценностей в истории — вовсе не одно и то же. И русская история, и русская литература постоянно подчеркивают не просто сильный, но совершенно свирепый нажим обстоятельств на человека. И этот нажим, не все выдерживали. Появлялись Смердяковы и Плюшкины, Чичиковы, Власовы и Отрепьевы. Но кто же их считает носителями святынь и выразителями воли народной? И все же разве проявляются высокие качества народа без и вне испытаний? Поэтому о Европе и Америке, об их сытой жизни не может идти речь в прямой связке с их ценностными ориентациями. США живут веками в благодатном климатическом поясе, без войн и беспокойства. И отнюдь не является фактом, что сытость Америки вытекает из «правильных» ценностных ориентации. Об этом не осмеливается писать даже А. Янов, апологет парламентаризма и русофоб, признающий преобладание «благочестия» за русской идеей по контрасту с США. Европа родила Гитлера и была им порабощена почти без сопротивления, а от гнета нацизма ее спасали русские, советские войска. Эта «грустная» история закончилась тем, что США и Европа вынудили спасшую мир Россию к многолетней гонке вооружений. Эта «грустная» история закончилась тем, что Россия не смогла вытянуть мировой груз в одиночку, а предатели Смердяковы и враги Отечества[12] толкнули нашу страну на путь, который якобы ведет к успеху и богатству, но без святынь. Этот путь через рынок и демократию ничего, кроме разочарований, не принес. Рынок и западную демократию в качестве святынь представить невозможно. От трудов праведных не наживешь палат каменных. Поэтому и нужно воззвание и восстановление совести (святости), справедливости (правды), истины, а не рекламы и не желание стать лучшими немцами или американцами.
