цвета. Ее подарил купец из-за южного моря, что за Святой землей, где кожа у людей, как говорят, темнее, чем у самого черного мавра, хотя я не очень верю в такое безумное утверждение. Миледи так любила свою питомицу, что порой смотреть на это было невыносимо. Собачка не лаяла, а жалобно подвывала, юный лорд Жиль ужасно от этого раздражался и постоянно ее мучил. Я знала, что он ревновал ее к матери, уделявшей животному больше внимания, чем собственному сыну. Поэтому, когда ее обнаружили подвешенной за хвост, ни у кого не возникло сомнений относительно того, кто это сделал. На теле собачки не нашли никаких ран, так что мы не могли сразу сказать, как она умерла. Но то, что она умерла, было очевидно.
– Он ее задушил, – заявила наша повитуха. Но откуда она могла знать?
– Посмотрите под мех на шее – увидите темные синяки. Я видела такие, когда мужчины дрались на кулаках, без всякого оружия.
Мне всегда было интересно, почему мадам Катрин Карли с таким пристальным вниманием следила за милордом. Ведь именно она опоздала к постели его матери, когда он родился. И она множество раз повторяла, что его появление на свет сопровождалось дурными предзнаменованиями.
Разумеется, леди Мари была невероятно расстроена, но не недостойным поведением сына, а гибелью собачки. «Он же ребенок», – говорила она, словно это было достаточным объяснением его дурных поступков, которые он совершал время от времени и всегда неожиданно. Поскольку я отличалась сознательностью и считала, что должна честно выполнять свою работу, то взяла на себя обязанности матери, решив, что как няня должна быть более внимательной в вопросах морали и воспитания, более сурово относиться к проступкам, иными словами, заниматься формированием его характера.
– Воспитывать его не твое дело, – часто повторял Этьен, и я с ним не спорила, ведь это действительно было не мое дело.
Ги де Лаваль никак не наказал сына. И только ужасному Жану де Краону удалось заставить его признаться в том, что он сделал. Юный Жиль трепетал в присутствии деда, который ни от кого не терпел никаких глупостей. Он жалобным голосом приводил одну причину за другой, объясняя, почему он оставил несчастное животное так, чтобы его нашла мать и увидела выпученные невидящие глаза и вывалившийся из пасти язык.
– Эта собака была настоящим исчадием ада, так мерзко она шумела.
Как же мне хотелось, чтобы он произнес хотя бы одно слово раскаяния; но оно так и не прозвучало, более того, Жиля де Ре не наказали за это зверство. Однако у меня не было возможности объяснить ему, как ужасно он поступил: я должна была обмыть останки матери, одеть ее и подготовить к вечному упокоению. В любом случае мне пришлось бы преподать ему урок, не привлекая к себе ненужного внимания, потому что Жан де Краон не стал бы терпеть моего вмешательства, как не терпел ничьего другого.
Золотая цепочка, которую я в тот день сняла с шеи матери, легонько щекотала мою кожу, в то время как ослик медленно поднимался по тропинке на холм. Я больше не жалела, что не получила в свое распоряжение более солидное животное, мой ослик уверенно шагал по горным тропинкам и крутым склонам. Впрочем, к концу дня я уже думала иначе, ослик начал жалобно кричать, потому что мы выбрались на пересеченную местность, и к вечеру от его пронзительного голоса у меня отчаянно болела голова.
Однако мысли о том, чтобы придушить его и таким образом заставить замолчать, меня не посещали.
Я не слишком спешила, время от времени останавливаясь в маленьких деревеньках, чтобы напоить осла, да и самой отдохнуть от бесконечной тряски. Всюду, где имелся колодец, была и история.
– Семь лет, красивый, точно ангелок, и вот пропал… Такой хороший мальчик, никогда не доставлял неприятностей своим родителям…
– Мы не знаем, что с ним сейчас, жив он или мертв, но после того, как он отправился просить милостыню, никто его больше не видел… Никаких следов…
В сумке у меня лежали бумаги, подписанные Жаном де Малеструа, который великодушно наделил меня полномочиями и просил оказывать содействие. В последний момент он попытался снова меня отговорить от моей затеи, приведя в качестве причины опасность, которая может мне грозить. Но Христовы невесты редко подвергаются нападению – зачем рисковать бессмертной душой, когда вокруг полно девственниц, моложе и привлекательнее? Матери королей являются лакомой добычей – сама Иоланда Арагонская стала жертвой милорда Жиля во время одного из его приступов идиотизма, когда он решил стать «свободным разбойником» и ограбить ее, когда она отправилась путешествовать, – но монахиня, да еще аббатиса, может ни о чем не беспокоиться.
В приходе Бурнёф, недалеко от Машекуля, есть довольно уютный монастырь, насколько монастырь может быть уютным; как-то, много лет назад, я там останавливалась во время путешествия в свите милорда де Ре. Хотя здание было совсем невысоким, я увидела его издалека, когда солнце повисло над вершинами деревьев. Мысли об отдыхе меня радовали, и я принялась подгонять своего «скакуна», нашептывая ему обещания, которые он, казалось, понял.
На удивление молодая мать-настоятельница приветствовала меня во дворе в тот момент, когда солнце скользнуло за стены монастыря. Прочитав мои бумаги, она вежливо представилась, назвавшись сестрой Клэр, хотя все остальные называли ее матушка. Я коротко объяснила ей, в чем состоит моя миссия, и на ее лице появилось искреннее любопытство, за которым стоял совсем не праздный интерес.
Неужели она тоже слышала истории о пропавших детях? Я надеялась, что мне удастся с ней поговорить и узнать что-нибудь полезное.
Как и ожидалось, она пригласила меня провести в монастыре ночь и, когда я приняла приглашение, провела в главный зал аббатства – удобную комнату с высокими окнами и сводчатым потолком. Мы были там вдвоем, потому что все остальные заканчивали дневные дела, пока совсем не стемнело. Сестра Клэр отвела меня в маленькую, аккуратную келью, такую же, как у меня в Нанте.
– Здесь просто замечательно, – восхитилась я.
– У нас нет удобств, как у вас, в Нанте, но мы справляемся. Не желаете ли поужинать?
– Если что-нибудь осталось, с удовольствием. Но не нужно ничего готовить специально для меня.
– Не беспокойтесь, – улыбнулась она. – Путник всегда найдет у нас кров и еду.
Молодая послушница принесла чудесный суп из репы и хлеб. Аббатиса наблюдала за движениями девушки, как орлица, и я была уверена, что позже она укажет на ошибки, которые та совершила и должна исправить, – разумеется, очень мягко. Завершилась трапеза стаканчиком сладкого вина, к сожалению, совсем не такого отличного качества, как то, что подают за столом епископа. Но я все равно насладилась его успокаивающим действием. Когда разговор зашел о цели моего путешествия, сестра Клэр очень внимательно меня выслушала и не произнесла ни слова, пока я рассказывала ей о визите мадам ле Барбье.
– А с какой стати епископ должен этим заниматься? – спросила меня аббатиса. – Дети иногда пропадают. Особенно в такие плохие времена, как наши.
– Он сказал то же самое, теми же словами. И велел ей сходить в магистрат.
– Возможно, разумный совет…
– Она там уже была, но не получила никакой помощи, – сказала я. – Епископ позволил мне провести расследование в нашем районе. Когда соберу достаточно сведений, вернусь с отчетом.
Сестра Клэр перекрестилась.
– Какая тяжелая задача!
– Да, тяжелая, – согласилась я. – Но я люблю путешествовать. – Я сделала глоток вина, очень маленький, чтобы у меня не слишком развязался язык. – Надеюсь, это займет не много времени. У меня, как вы хорошо знаете, есть и собственные обязанности. Может быть, мне удастся справиться за несколько дней – думаю, так и будет, учитывая, что сегодня у каждого колодца, возле которого я останавливалась, я слышала истории о пропаже того или иного ребенка.
Аббатиса приподняла бровь.
– Я бы предпочла не добиться успеха, если бы получила такое поручение, – молвила она.
Вино сделало меня смелее, чем следовало. Я выпрямилась и очень серьезно сказала:
– Я сама вызвалась, мне почти пришлось умолять его преосвященство. Он не слишком меня поддержал, но согласие дал.
