Мы, не желая, чтобы подобные преступления и еретические болезни, которые растут, точно опухоль, если их не вырвать немедленно и если молча их игнорировать или скрывать правду о них, с целью применить это лекарство как можно эффективнее, именем присутствующих, просим и требуем, чтобы вы, не обвиняя в преступлениях и грехах других, не пытаясь оправдаться за счет других, повелением этого эдикта предстали перед нами или нашим представителем в Нанте, в понедельник, следующий за праздником Воздвижения Животворящего Креста, то есть в девятнадцатый день сентября. Вас, Жиль де Ре, рыцарь, наш подданный, находящийся в нашей юрисдикции, мы призываем в соответствии с условиями данного письма предстать перед Нами, а также перед обвинителем Нашего суда в Нанте, которому поручено это дело с целью привести его к завершению во имя нашей веры, а также закона, и для достижения этого Наша воля состоит в том, чтобы настоящие письма были вовремя отправлены адресату вами или кем- нибудь из ваших подчиненных.
Написано 13 сентября в год 1440 от Рождества Христова.
Сегодняшнее число. Но было еще довольно рано, и письмо, наверное, не добралось до своего адресата. Оно было составлено по приказу епископа Жана Гийоля, с которым мы были не слишком хорошо знакомы. Я положила письмо на колени.
– Вы не подписали его.
– Другие наделены достаточными полномочиями. Завтра увидит свет еще одно официальное заявление: «Я, Робин Гийоме, священнослужитель, государственный нотариус епархии Нанта, в соответствии со всеми правилами и формой, собственноручно, 14 сентября 1440 года, составил эти документы, в которых вышеназванный Жиль, рыцарь, барон Ре, объявлен главным обвиняемым».
– И снова вы не поставили свою подпись, епископ.
– Здесь не требуется моей подписи, – ответил он. Он решил держаться в стороне – по возможности.
Жан де Малеструа не сопровождал получивший приказ арестовать Жиля де Ре отряд, который прибыл в Машекуль двумя днями позже, пятнадцатого сентября, – он отправил вместо себя другого законника.
Отряд из представителей закона и солдат, вооруженный до зубов, верхом на великолепных лошадях, остановился у ворот замка милорда.
Среди них были люди, занимавшие равное ему положение, и те, с кем он поддерживал близкие отношения, мужчины, сражавшиеся с ним против англичан в Орлеанской битве. Я попыталась представить себе, каким же могучим духом нужно обладать, чтобы арестовать собственного соратника. Должна признаться, что я так и не пришла ни к какому выводу, когда услышала, как капитан Жан Лаббе, который воевал в армии Жиля, зачитал ордер на арест и потребовал, чтобы Жиль де Ре немедленно сдался.
Мы, Жан Лаббе, капитан, действующий от имени милорда Иоанна V, герцога Бретани, Робина Гийоме, правоведа, а также Жана де Малеструа, епископа Нанта, обязываем Жиля, графа де Бриенн, владеющего Лавалем, Пузожем, Тиффожем и другой собственностью, маршала Франции и генерал- лейтенанта Бретани, немедленно впустить нас в свой замок и сдаться нам, чтобы в дальнейшем ответить на обвинения в колдовстве, убийстве и содомии.
Как всегда, мы покинули часовню после вечерней молитвы и вернулись в аббатство. Жан де Малеструа в основном молчал, да и мне разговаривать особенно не хотелось. Мы обменялись всего парой слов, когда проходили под арками, отмечавшими границу церковных владений.
Но некоторые слова не подчиняются никакой воле; Жан Де Малеструа взял меня за руку, и я остановилась.
– Я получил сообщение от капитана Лаббе, – тихо проговорил он. – Они прибудут до наступления утра. Он постарается организовать все так, чтобы они появились здесь глухой ночью.
– Мудро, – сказала я и едва услышала свой собственный голос.
– Арест прошел спокойно, – сообщил епископ. – И путешествие в Машекуль – без всяких осложнений. Лаббе говорит, что милорд отдался в их руки без малейшего сопротивления. Прелати, Пуату и Анри тоже.
Чтобы увидеть, как они прибудут в аббатство, я задолго до наступления рассвета поднялась по винтовой лестнице в северную башню. Над головой у меня мерцал факел, который я держала в высоко поднятой руке, – должна сказать, что в последние дни я собрала слишком много яблок, и руки у меня болели. Но без света я не могла обойтись; за многие века каменные ступени истерлись, а узкие оконца, пропускавшие внутрь лунный свет, встречались на моем пути редко. Я медленно продвигалась наверх, и прошло довольно много времени, прежде чем я наконец добралась до парапета, с которого собиралась наблюдать за позорным возвращением Жиля де Ре в Нант.
Я вышла на небольшую площадку и не смогла сдержать восторженного вздоха – лунный свет озарял ночное небо, окутав его призрачной дымкой, пробивавшейся сквозь редкие облака. Над головой у меня сияли бесчисленные звезды, и на короткое мгновение я забыла обо всех тревогах.
Я пристроила свой факел в трещину на спине каменного зверя, украшавшего парапет, и в мерцающем свете злобное выражение его морды стало еще более угрожающим. Внизу я видела городскую площадь, через которую пройдет отряд Лаббе по пути в епископский дворец. До площади было далеко – около пятидесяти метров, и, когда я заглянула вниз, у меня закружилась голова. Мне пришлось откинуться назад и прислониться к стене, чтобы немного прийти в себя.
Где мне удастся найти сон, который заменит тот, которым я пожертвую, наблюдая за этой жуткой процессией? Мне вдруг ужасно захотелось горячего ароматного чая, каким меня так щедро угощала сестра Клэр в Бурнёфе, или какого-нибудь другого бодрящего напитка. Проходили минуты, полчаса, час; луна начала медленно сползать по небу, и ее сияние стало уже не таким ярким. А внизу вдруг появилось гораздо больше света, чем я ожидала, – на площади медленно возникали факелы: один, другой, третий, много.
Казалось, они появляются из ниоткуда, прямо из теней. Свет падал на головы тех, кто держал их высоко в руках, и я вдруг сумела разглядеть, что люди, которые собираются на площади, одеты как простые горожане и крестьяне, а не солдаты и благородные милорды. Они все прибывали, и это поразительное зрелище так меня захватило, что я не услышала шаги у себя за спиной. Только когда кто-то позвал меня по имени, я поняла, что мое одиночество нарушено.
Сначала я не узнала голос, который исказило эхо, гулявшее в переходах. Но в следующее мгновение в круг света выступил Жан де Малеструа, без шляпы и в простой сутане.
– Вы неподходящим образом одеты для встречи с высокородным милордом, – заметила я.
– Я не собираюсь с ним встречаться, – с улыбкой сообщил он. – Капитан Лаббе сразу проведет его во дворец. Комнаты для него уже приготовлены.
– Понятно, – сказала я. – Комнаты. Иными словами, подземелье.
– Он пока еще остается представителем аристократии, Жильметта, и, можете не сомневаться, не будет испытывать недостатка в удобствах.
Я снова посмотрела на площадь, где продолжала собираться толпа.
– Похоже, сохранить его арест в тайне не удастся.
– Новости подобного рода утаить никогда не удается.
Жан де Малеструа несколько минут молча стоял у меня за спиной, а потом я почувствовала его руку у себя на плече.
– Мне очень жаль, – прошептал он.
– Я знаю, Жан, – ответила я.
Мы так и простояли до самого конца, не говоря друг другу ни слова. Задолго до того, как мы увидели телегу, которая везла Жиля де Ре и его сообщников, мы услышали далекий скрип колес. Толпа внизу – уже человек сто – зашевелилась. Сверху мы наблюдали, как люди принялись возбужденно размахивать факелами, все быстрее и быстрее по мере того, как скрип становился громче. Когда на площади появились лошади, факелы метнулись к ним, образовав волну света, затем послышался шорох оружия, покидающего ножны, – солдаты Лаббе начали теснить толпу острыми кончиками своих мечей.
Каким-то непостижимым образом им удалось восстановить порядок, но тут на площади показалась телега, и толпа метнулась к ней. Громкие крики превратились в гневный хор голосов; факелы исполняли под нами дикую пляску, заставив солдат сломать строй, чтобы оттеснить толпу назад. В ярком сиянии, заливавшем телегу, я увидела Жиля де Ре, который спрятался за спины своих сообщников, так что молодые люди, арестованные вместе с ним, превратились в живой щит, укрывший его от протянутых к нему рук. Мы
