лучше.
После этого эпизода все в участке развили бурную деятельность.
– Тот самый тип, – без конца повторяла я. – Это тот самый тип.
И никто мне не возражал. Было забавно наблюдать, как все из кожи вон лезли, чтобы показать, что они с самого начала поддерживали мою теорию. Мы работали, время летело быстро; когда я посмотрела на часы, оказалось, что уже почти пять. Мне нужно было позвонить Кевину и попросить его отвезти двух младших детей в бассейн к пяти тридцати. Я сама не успевала. В первый раз после того, как стала расследовать похищения, я не беспокоилась – даже Уилбур не сумеет организовать второе похищение так быстро.
Глава 25
– Поклянитесь!
– Не буду.
– Брат, если вы этого не сделаете, я превращу вашу жизнь в кошмар. Вы никому не должны говорить о том, что мы узнали.
Мне пришлось пригрозить ему проклятием, чтобы заставить дать согласие, пусть и неохотно.
– Подобные вещи нельзя скрывать, или они начнут гнить внутри вас и причинят вам вред. Я не хочу, чтобы ваш дух был отравлен болезнью, вылечить которую можно, всего лишь открыв правду.
Я закрыла обсуждение, сурово сказав:
– Это моя забота.
Так и случилось. Я несла свое исполненное боли новое знание в одиноком молчании. Я ничего не написала сыну, не поделилась ни с кем из моих сестер во Христе, которые начали все чаще о чем-то шептаться у меня за спиной, по мере того как я от них отдалялась. Хотя жизнь в нашем монастыре продолжалась, я уделяла ей лишь поверхностное внимание, потому что мысли мои витали в других местах. Теперь мне казалось, будто я, промокнув до нитки, с трудом пробираюсь сквозь болото. Едва передвигая ноги, я выполняла свои ежедневные обязанности так, словно в груди у меня перестало биться сердце.
И что важнее всего, я не рассказала Жану де Малеструа про ужасное открытие, которое сделала в Шантосе. Но именно ему я бы покаялась в том, что обрела новое знание, если бы потребовалось отпущение грехов. Мой епископ заметил, что во мне произошли изменения, что я постоянно нахожусь в угнетенном состоянии, без видимой причины начинаю плакать, и множество раз спрашивал меня, не хочу ли я облегчить перед ним душу.
– Моя душа чиста, как и прежде, – заверяла я его.
Я считала истинным благословением, что он не настаивал на своем, ему хватало и других забот.
Несмотря на все это, сентябрь прошел на удивление быстро. Утром двадцать восьмого числа мы очень рано собрались в часовне, превращенной в зал суда. К рядам жестких скамеек со спинками, стоящим вдоль центрального прохода, добавили еще стулья. По центру в передней части, перед столом для судей, за которым должны были сидеть Жан де Малеструа и брат Жан Блуин, находился помост с трибуной для свидетелей. Все это лишало часовню присущего ей ореола священного места.
День начался с томительного ожидания: должно наконец завершиться дело, которое столько времени откладывалось, но по мере того, как шел час за часом, а Жиль де Ре так и не появился, со всех сторон начал раздаваться возмущенный ропот. Я сидела на краю передней скамьи и в напряженном молчании наблюдала, как удлиняются тени, а солнце движется к зениту. Утренние птицы уступили свои места тем, что поют днем. Брат Демьен, словно десятилетний мальчишка, нервно ерзал на своем месте рядом со мной. Несмотря на огромный интерес к этому делу, он жалел зря потраченного времени, которое мог провести в своем саду.
Он был так раздражен, что даже позволил себе резкое высказывание, что очень меня удивило.
– Не думал я, что милорд такой трус. Его следовало бы вытащить из норы и швырнуть перед судьями.
– Представителей аристократии не принято вытаскивать откуда бы то ни было, брат. Они должны делать вид, что добровольно принимают свое унижение.
«Нора» милорда де Ре представляла собой роскошные апартаменты во дворце епископа. Сбежать оттуда он не мог, но и тюрьмой назвать это было нельзя. Он имел право принимать посетителей – впрочем, насколько мне известно, к нему никто не приходил – и жить так, как того требовало его положение.
Пока мы ждали, я думала о яблоках и грушах, о грецких орехах, изящной вышивке и ярких стеклянных бусинах, подчеркивающих ее красоту. Нас немного развлекло появление мужчины и женщины, которые, кланяясь с виноватым видом, поспешно вошли в зал – очередные свидетели, опоздавшие на заседание.
– Могли и не спешить, – заметил брат Демьен.
Его преосвященство хотел поскорее начать заседание и занял почетное место за судейским столом, не скрывая своего волнения. Сейчас же он с трудом сохранял достоинство, то и дело прикрывая рукой рот, чтобы скрыть зевоту. Отец Жан Блуин, сурового вида невысокий мужчина, с обвислыми щеками и крупным, изрытым оспинами носом, со скучающим видом сидел справа от его преосвященства. Я нередко спрашивала себя, отчего у него такое красное лицо – от чрезмерного употребления горячительных напитков, как поговаривали многие, или от более естественных причин. Мог же он, например, ошпариться паром, наклонившись над кастрюлей с кипящей водой. Впрочем, вице-инквизитор не слишком походил на человека, который сам для себя готовит, так что я решила, что все-таки причина в вине. На самом деле он был выдающимся человеком, исключительно ученым и верующим. Он обладал всеми качествами, необходимыми для ведения подобного процесса и выявления ереси, поскольку славился своим благочестием, несмотря на горячительные напитки.
Я привыкла видеть брата Блуина в сутане или в одежде учителя, но сегодня он надел судейскую мантию и квадратную шляпу из ярко-красного бархата, которая на первый взгляд казалась слишком большой для него. Похоже, он тоже так считал, потому что всякий раз, наклоняясь к Жану де Малеструа, придерживал ее рукой. Один раз кисточка соскользнула и повисла вдоль носа, а потом принялась тихонько раскачиваться взад и вперед. Он попытался от нее отмахнуться, отвлекся, и мне удалось услышать – точнее, увидеть, – как он сказал:
– Как много свидетелей. Может быть, следует позвать еще писцов?
Свидетелей выбирали за силу и страстность показаний, которые должны были протоколировать четверо писцов, устроившихся чуть ниже судей. Пока же, пытаясь хоть как-нибудь скрасить часы вынужденного безделья, они находили себе занятия сами: один то и дело принимался стучать по столу, другой ковырял ногти, третий точил перья, четвертый разглядывал собравшихся. Можно было посочувствовать этим людям: им предстояло фиксировать на бумаге все те страшные подробности, которые будут оглашаться на суде.
Стратегия, ум и закон – вот оружие, которое будет использовано против Жиля де Ре, а не мечи и стрелы, которым он умел противостоять. Жан де Малеструа и брат Блуин, когда придет время, срубят его, как молодой саженец. А свидетели – крестьяне и торговцы – готовились к атаке и, точно испуганные дети, нервно ерзали на жестких скамьях, со страхом ожидая своей очереди дать показания. Немногие из них осмелились бы даже заговорить со столь высокородным лицом, не говоря уже о том, чтобы очернить его в присутствии представителей короны. Однако, переполненные гневом и яростью, они собрались здесь. Я снова восхитилась мужеством мадам ле Барбье, спрашивая себя, понимала ли она, какую бурю вызовет ее визит к епископу.
Неожиданно тишину нарушил голос судебного пристава, и я чуть не подпрыгнула на месте.
– Принято решение начать без милорда Жиля де Ре.
За объявлением последовала такая тишина, что даже звук нашего дыхания, казалось, был святотатством. Затем судебный пристав произнес слова, требовавшие ответа от Жиля де Ре, несмотря на его отсутствие:
– В эту среду, двадцать восьмого сентября тысяча четыреста сорокового года, в десятый год правления нашего первосвященника, Святого Отца Евгения, волей Божией Папы Римского, четвертого, получившего это имя на генеральном совете Базеля, в присутствии Святого Отца Жана де Малеструа, волей Господа нашего, а также Святейшего Престола епископа Нанта, духовного брата Жана Блуина из мужского ордена доминиканцев, бакалавра Священного Писания и викария брата Гийома Мериси, представителя
