матросами, Алехандро встрепенулся. До сих пор нищий этот тихо сидел в углу и беззубым ртом быстро жевал свой хлеб с сыром. На щеках была седая щетина, а вонь, которой пропиталось все его платье, свидетельствовала о том, что не так давно он спал рядом с мулами.
— Чума вырвалась с корабля, — объявил он к ужасу слушавших. По залу прошелестел тихий ропот. — Хозяева компании подождали несколько дней, а потом принялись разгружать корабль вопреки воле начальника порта, который обязан был уведомить городские власти и решить спор судом.
Алехандро подивился грамотной речи этого человека, какой от него трудно было ожидать, судя по платью. Пилигрим продолжал рассказ, снабжая его точными подробностями о болезни.
— Через несколько дней заболели несколько грузчиков. Сначала все жаловались на боль в шее и сухость в горле. Вскоре у всех начался жар, языки распухли, покрылись белым налетом. Один за другим они слегли, и никто не поднялся.
Посетители слушали, затаив от ужаса дыхание.
— Через несколько дней конечности у одного сначала посинели, потом почернели. На шее вздулся желвак размером с яблоко, полный густого желтого гноя, а кожа вокруг покрылась сине-черными пятнами. Потом пятна появились в паху и под мышками, и он постоянно страдал от боли. Родные позвали врача. Тот вскрыл ланцетом большие нарывы.
Слушатели от отвращения охнули, но только не Алехандро, который старательно запоминал симптомы. Пилигрим упомянул временное безумие, обильный пот, приступы беспамятства, лихорадку, когда больному кажется, будто его обложили льдом. Рассказал про одного беднягу, у которого началось недержание и он быстро превратился в скелет, ибо тело растратило последние силы. Под конец, поведал рассказчик, он впал в полное безразличие, а потом последовал приступ конвульсий, и бедолага скончался.
Забыв о намерении держать язык за зубами, Алехандро спросил у пилигрима:
— Вы все это видели своими глазами?
— Нет, господин, не видел. Эту историю я услышал от путешественника из Мессины. Но нисколько не сомневаюсь в том, что он говорил правду.
Не усомнился и Алехандро, который был, однако, разочарован тем, что рассказ все же не из первых уст.
В трактире теперь все молчали, потрясенные жуткой историей. Пилигрим вернулся к своей трапезе и снова принялся сосредоточенно жевать размоченный в эле хлеб. Даже обычно шумный Эрнандес притих и посерьезнел. Вскоре он напомнил юноше, что ехать им еще долго и лучше бы не задерживаться, чтобы засветло добраться до следующего городка. Они двинулись в путь быстрой рысью, взяв направление на прибрежный город Карбер.
В небесной синеве Средиземного моря догорали последние солнечные лучи, шум волн, шуршавших о берег, ласкал слух двух усталых всадников, внимавших до сих пор только стуку копыт. Алехандро не видел моря с тех пор, как вернулся из Монпелье, и рад был снова его увидеть.
В Карбере они наполнили свежей водой фляги, купили про запас завернутой в крупные листья копченой рыбы, а перед закатом устроились на берегу и наслаждались рыбой с булками, которых Эрнандес припас без числа.
В отличие от испанца, который стихал, слыша о чуме, Алехандро не мог успокоиться. Без конца он принимался вслух рассуждать о течении болезни и о сложностях ее лечения.
— Никогда, даже в медицинской школе, — признался он, — мне не доводилось слышать о таких жутких симптомах. Слухи наверняка приукрашены… Не могу поверить, что вдруг ни с того ни с сего на людей свалилась такая беда.
Немало повоевавший Эрнандес за годы в походах видел немало больных и тифом, и холерой.
— Я, конечно, рассказывал красиво, — печально сказал он, — но истина заключается в том, что война редко бывает красивой. Дело в том, что когда я травлю свои байки, то мысль о славных победах помогает забыть про ужасы и страдания. Если бы я так же часто вспоминал про болезни и кровь, то давным-давно свихнулся бы от тоски. Люди умирают, и от болезней не реже, чем от меча.
Алехандро видел, что эти мысли гнетут испанца, он стал молчалив и угрюм, и от его привычной беспечности не осталось следа. Солнце опускалось все ниже, и старый вояка поднялся, набрал высохшей травы и развел небольшой костер, чтобы отвоевать у темноты еще один светлый час.
Спать они улеглись на пляже, постелив попоны на мягком песке, и уснули, убаюканные ровным шумом моря. Алехандро проснулся при первых лучах солнца, выглянувших из-за горизонта. Морские птицы тщетно старались перекричать утренний прибой и надрывались так, словно хотели разбудить самого Господа Бога.
Прикрыв глаза от солнца рукой, Алехандро повернулся, ища Эрнандеса. Тот стоял в море и умывался в прохладной соленой воде. Он увидел Алехандро и замахал рукой, зовя к себе. Юноша, закатав штаны, прошелся вдоль кромки, радуясь своим ощущениям от воды и песка, струившихся между пальцев. Он вернулся, снял одежду и побежал купаться.
Какое-то время оба плавали и плескались беспечно и беззаботно. Эрнандес снова забыл о прошлом, а юный друг его, наоборот, будто вернулся в то время, когда не был беглецом. Никто из них не мог ясно выразить тот страх, который незваным вторгся в их жизнь. Страх тянул под ложечкой, он поселился глубоко внутри, стал постоянным спутником. Оба они понимали, что эти краткие минуты счастья — как предвестники бури, которая еще не готова явиться и таится от глаз.
Песок был плотный, лошади шли по нему легко, и потому они ехали вдоль кромки воды, покуда была возможность, радуясь холодным брызгам прибоя, и выбрались на дорогу, щадя Конские ноги, только когда пляж стал каменистым. Двигались они быстро, и, зная, что после Перпиньяна пресной воды они не найдут, Эрнандес хотел до ночи прибыть в Лангедок, в город Нарбон.
В Нарбоне они узнали, что чума достигла Генуи. То, что болезнь добралась до главного порта здешнего побережья, не удивило Алехандро. Чумной корабль принадлежал компании в Генуе, и генуэзский галеон отвез туда зараженный груз. Примерно через неделю после его прибытия, когда экипаж уже сошел на берег, несколько человек заболели той же болезнью, что матросы на корабле-призраке. Все, кто был тогда на стоянке в Генуе и взял там на борт груз, ушли в разные порты, включая Марсель, увозя с собой и невидимую причину болезни.
Болезнь распространялась сначала среди гребцов, и они так и умирали в своих цепях. Страшную историю рассказывали про одного гребца, чудом не заразившегося, который много дней умолял его освободить. Он так и умер, прикованный к веслу, умер от жажды посреди разлагавшихся тел своих товарищей, потому что никто из экипажа не посмел приблизиться и принести воды.
Ночь они провели в Нарбоне, где нашли неплохую гостиницу со свободными комнатами. В этот вечер в трактире только и говорили, что о чуме, другие темы не шли на ум. Говорили тихо, встревоженно. В городке боялись, что загадочная болезнь, того гляди, доберется и до них.
Эрнандес и Алехандро, с вечера прикупив припасы, выехали с первыми лучами солнца. Путешествие их подходило к концу. Ехали они быстро, но теперь им нигде не хотелось задерживаться — до Монпелье при хорошей скачке оставался всего день пути.
На закате взмыленные лошади одолели последний пригорок перед воротами древнего монастырского города, где в учении прошла часть юных лет Алехандро.
— Как хорошо я все помню, — сказал он Эрнандесу. — Хотя здесь все здорово переменилось! Вон там был пустырь, а теперь дома. А вот эта улица не была вымощена!
Они подъехали ближе к центру города, и Алехандро указал на дом, где обитала известная еврейская семья, у которой он жил, пока учился.
— Наверное, мне нужно к ним заехать, — задумчиво проговорил он.
Монпелье был частью его жизни, частью счастливого прошлого. Он неожиданно ощутил боль, и ему захотелось коснуться чего-то знакомого.
— По-моему, было бы лучше этого не делать, — рассудительно сказал Эрнандес. — Разве только у тебя нет причин бояться, что тебя найдут.
Алехандро отвел глаза, и вопрос отпал сам собой. Молча они проехали мимо. Чуть погодя, завидев на
