Она указала Алехандро на кресло и пригласила сесть. Он послушался, но был так взволнован, что тут же снова вскочил.
— Пожалуйста, сядьте, — попросила она. — От того, что вы ходите туда-сюда, только пол пачкается.
Он снова рухнул в кресло.
— Только женщина способна думать о подобных вещах в такие моменты.
Выражение негодования вспыхнуло на ее лице, но почти тут же исчезло.
— Воспринимаю ваше замечание как комплимент. Надеюсь, так оно и было задумано. Отец Ги сказал, что вы настаивали на встрече со мной, так что…
— А мне он сказал, что это вы желаете побеседовать со мной, — прервал ее Алехандро.
— Вы говорили ему, что мы собирались встретиться сегодня вечером?
— Нет, конечно, нет. Вы же просили, чтобы я помалкивал, как я мог не уважить вашу просьбу?
— Я тоже ему не говорила.
Алехандро снова вскочил.
— Выходит, он ничего не знал.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом одновременно рассмеялись. Напряжение начало спадать, взаимная подозрительность исчезла, и они разговорились.
— Когда началось наступление «черной смерти», всех лекарей Авиньона вызвали во дворец Папы, — начал свой рассказ Алехандро. — Шел тысяча триста сорок восьмой год, я только что прибыл туда и, желая подготовиться к приезду семьи, купил практику у вдовы умершего лекаря. Придя, чтобы вступить во владение практикой, я увидел на двери вызов от де Шальяка, предназначавшийся моему предшественнику. Поначалу де Шальяк не вспомнил меня. Я стоял в ряду дюжины других людей, а он расхаживал перед нами и не узнал во мне своего бывшего ученика по Монпелье. Конечно, как еврей, я во время обучения старался держаться в тени, опасаясь вызвать злобу и язвительные замечания других студентов. Однако это удавалось не всегда, иначе я рисковал упустить возможность узнать что-нибудь важное. В мои времена в Монпелье именно де Шальяк вскрывал одно тело в год — ровно столько, сколько позволял Папа.
Алехандро задумчиво помолчал.
— Если бы не близость де Шальяка к Папе, в Монпелье вообще не было бы никаких вскрытий. Я всегда благодарил судьбу за это.
— Я тоже, хотя… — заговорила Филомена после паузы. — Отчасти я соглашаюсь с этими ограничениями в отношении вскрытий. В конце концов, тело — храм, который Бог предназначил для нашей души, пока мы пребываем на Земле. И осквернять его не следует.
Алехандро с опаской погрузился в рискованные воды этой дискуссии.
— Пожалуйста, простите… я не хочу оскорбить вас… но как мы сможем позаботиться об этом храме, если ничего не будем знать о его устройстве?
— Некоторые считают, что Бог направит нас. Я же думаю, что он наделил нас волей и умом, благодаря чему мы сами сможем разобраться в устройстве этого храма.
— Значит, у нас нет разногласий, — заключил Алехандро. — По крайней мере, до некоторой степени.
— Похоже на то. — Филомена с улыбкой наклонилась к нему. — А теперь продолжайте свой рассказ.
Его воспоминания были все еще свежи, а она оказалась прекрасной слушательницей, и слова хлынули из него потоком.
— Он учил меня, как защищаться от чумы, в основном путем изоляции. Именно так он спас тогдашнего Папу Клемента. Меня отправили в замок Виндзор, чтобы защищать короля Эдуарда и его семью. Мои усилия не пропали даром, несмотря на некоторое сопротивление. Когда моя работа там закончилась, я надумал остаться в Англии.
Это, казалось, удивило Филомену.
— Но ваша семья была в Испании.
— Нет. Их изгнали из нашего города в Авиньон.
— Почему?
Он откинулся в кресле, еще раз обдумывая, стоит ли ей доверять. Между ними уже начало возникать ощущение товарищества; у них было много общего, даже помимо того, что оба находились под защитой де Шальяка. Иметь друга, которому можно раскрывать сокровенные тайны сердца… это казалось недостижимой мечтой. Ему так сильно хотелось рассказать ей о случившемся в Сервере, что слова буквально прожигали себе путь наружу.
Однако какой бы достойной доверия Филомена ни казалась, история его преступления и последующего бегства в Авиньон подождет до тех пор, пока он не будет уверен, что она его не выдаст и что все происшедшее не оттолкнет ее. Он постарался придумать убедительное объяснение.
— Главным образом потому, что мы евреи. Существовали и другие козни — мой отец был ростовщиком. Время от времени тот или другой испанец постоянно пытался смошенничать, лишив отца законной прибыли.
«В особенности тот испанец, который случайно оказался епископом».
Они помолчали.
— Вы хотели остаться в Англии, несмотря на известную всем ненависть англичан к евреям…
— Да. Видите ли, была одна… женщина. — Алехандро помолчал, опустив взгляд. — Мы собирались пожениться. Я думал, что, возможно, найду способ переправить отца в Англию, чтобы он жил с нами. Но всему этому не суждено было сбыться.
Когда он снова поднял взгляд, Филомена смотрела на него с выражением глубокого сочувствия. Ему даже показалось, что он видит слезы у нее на глазах.
— Спасибо за откровенность, — сказала она. — О том, что произошло во Франции, мне рассказывал отец Ги. Ваша история очаровала его. Он полагает, что вы человек замечательный, и считает за честь знакомство с вами.
— А я точно так же отношусь к нему. — Алехандро выпрямился в кресле. — Мой печальный рассказ, в общем, подошел к концу. Надеюсь, ваш окажется веселее. Однако прежде всего расскажите о служении де Шальяка церкви. Это так не похоже на него; он рационален до мозга костей, часто это даже вызывает раздражение.
— Вера и разум не всегда противоречат друг другу. Вы — человек ученый и одновременно верующий. Де Шальяк такой же. Просто некоторые думают, что священник должен полностью отдавать себя Богу.
— Мне встречалось мало священников, которые были светочами разума.
— А вот отец Ги как раз такой. Мы с ним из одной местности в Провансе. Я была совсем маленькой девочкой, когда он возглавил наш приход. Он был очень внимателен к нашим духовным нуждам, и все уважали его за это, но одновременно боялись, когда приходило время исповедоваться. Епитимьи, которые он налагал, часто бывали очень изнурительны. Уже позже, когда он уехал в Монпелье, мать рассказывала, что духовный сан никогда не приносил ему удовлетворения и разум все время подталкивал его к новым поискам.
Она задумчиво помолчала.
— И я, в некотором роде, пошла по его стопам. Думаю, сейчас он защищает меня, потому что чувствует себя ответственным за то, что я сделала.
Он надеялся услышать признание, но не дождался его и спросил:
— И что такого вы сделали, дорогая леди, что побуждает его заботиться о вас?
— Я переоделась юношей и отправилась в Монпелье изучать медицину.
— Но существует запрет для женщин практиковать медицину! И хотя я не согласен с этим указом…
Она прервала его, рассмеявшись с оттенком горечи.
— Я слышала подобные рассуждения тысячу раз. Они для меня точно назойливые комары — я отделываюсь от них взмахом руки. — Потом она снова заговорила серьезно. — Мои родители были в ужасе. Отказывались признавать меня. Я чувствовала себя так, словно у меня вообще нет семьи. Богаты мы не
