валюты, которую нужно беречь про черный день, могущий наступить через две-три недели. И которых тоже хватит больше нам на два месяца, в лучшем случае. В Петербурге же гулять негде. В Никольский сад возможно только до 12 часов. И то пристают разнообразные малышки, отнимают игрушки, ругаются. После же полдня становится прямо невозможно: гуляют лихие матросы, девки — и все шелушат семечки. Ходить же по улицам утомительно, до Александровского сада далеко, да и дорога на трамвае — 5 лимонов в 2 конца.
В 1 час попадаю в Союз драматических писателей и получаю там ровно 5 миллиардов за 4 первых спектакля «Мещанина» и один спектакль «Павильона Армиды». Среди бумаг мне подсовывают 5 из 250 миллионов из тех, которых «не принимают» (выкраденная серия), но я замечаю проделку и получаю «хорошие». Покупаю по дороге у букиниста на Колокольной несколько книг. В 2 часа в кабинет Ятманова в Акцентре (крошечный кабинет в 4-м этаже, в одно окно на Гостиный двор). Сначала отсутствуют Бернштам и Телепоровский, но потом подходят (у первого утром был сердечный приступ). Однако Телепоровский демонстративно садится в глубине комнаты, у двери, и через 20 минут вылетает не без скандала, после того что я, раздраженный его хулиганством (почти громко я так назвал), отчитываю его и заявляю, что при таком отношения ко мне и Эрмитажу со стороны дворцовых музеев не может быть и речи о том, чтобы я выступал на конференции в качестве их представителя. Но тут же обнаружилось недоразумение. Оказывается, это было вовсе не «просьба» (как это мне передала Молас), а «пожелание» Григория Степановича. Правда, оставшиеся трое хранителей и убедительнее всего Бернштам принялись меня все вместе с Ятмановым умолять, чтобы я выступил от их имени, и я условно согласился (если мне будут вовремя доставлены все материалы), но внутри себя я считаю, что лучше б мне, если выступать с докладам, то от музейного Совета.
Вообще же все наше сегодняшнее совещание носило очень напряженный характер. Я был в ударе и отлично формулировал все, что было нужно. Раздразнил меня В.К.Макаров, почему-то считавший нужным быть ужасно обиженным на статью (на финал ее) Жарновского в «Среди коллекционеров» и положивший обсуждение этой статьи в основу нашей беседы, и особенно меня раздражал К. Романов, подсевший на низком кресле мне под локоть и поминутно вылезавший со своими замечаниями, поправками, протестом, все из-за Павловских статуй, все это в своей елейной, задушевной, нудной манере загладить один из своих «перегибов» в прошлом и подготовить ему один из своих будущих «перегибов». Я, наконец, напомнил ему, что он вовсе в это совещание не приглашен. Напуганный всем Яковлев только путал и мямлил. Мне пришлось снова, почти от азов, выложить все ту же жвачку о необходимости для центральных музеев получить «мировые» ценности из дворцов и т. д… Ятманов был, несомненно, на моей стороне, все время, кажется, опирается на мой личный и на эрмитажный авторитет, словом, видимо, он переживает какой-то период полного нашего признания и убеждается, что без нас ему ничего не сделать. Жаль только, что поздно спохватился. Зимний дворец все же он успел разорить и погубить. Очень странно себя держал «мой друг» Макаров.
Обедаю у Монахова. Его именины, но именинный вид после московской поездки у всех. Больше всего имел успех спектакль «Грелка». Вообще же по общему их свидетельству — это был «триумф Бенуа», Н.Ф. произнес на эту тему очень трогательный спич, после которого Музалевский предложил мою здравицу. Я сидел рядом с Монаховым и Софроновым. Тот же Музалевский очень поражен «Землей дыбом» и «Рогоносцем» — главным образом игрой актеров (ах, вот как!). Поразительно эффектно выходит конец. По партеру на сцену въезжает с грохотом и в облаках пара автомобиль с красным гробом погибшего революционера. Очень хвалит актера Ильинского, ныне ушедшего от Мейерхольда в 1-ю или 2-ю «студию».
После обеда всей компанией идем в «Сплендид» на «Длинноногого дядюшку». Трогательная лента с очаровательной Мери Пикфорд в главной роли — приютской девочки. Монахов в сцене, когда у нее на руках умирает больной ребеночек, чуть всхлипнул.
Дома застаю Катю Грибанову. Надо будет дать им места на «Мещанина» хотя бы за свой счет. Чиню свой желудок винными ягодами, которых Акица купила специально мне, любителю, во вновь открывшейся, но в виде мелкой лавочки Прохорова, целых 3 фунта по 30 лимонов. Нерадовский получил письмо от Аргутинского. Ему не дают в АРА назначенный ему мной (паек). По этому поводу сегодня приходила какая-то театральная дама с просьбой использовать этот паек для подношения в день юбилея Мичуриной. Я ничего не могу иметь против, но разве это зависит от меня?
Прочел «Дон Жуана». Хорошая, большого драматического направления пьеса. Но где нам найти такого пылкого, бурного, истинного героического любовника. И уже слишком наивны фокусы, долженствующие характеризовать гениальную политичность Карла V.
Солнце, потом холод и дождь.
С Акицей иду в АРА получить ее паек. Делаем визит Реншау. Революционная картина вследствие отсутствия средств на проведение над фасадом Зимнего и Эрмитажа настоящего ремонта. Фасады эти самым простодушным образом выстукиваются, и все, что при этом откалывается, летит вниз. Образовались большие плеши, но зато спасены прохожие. Производилась эта операция нашими же служащими и при помощи достигавшей третьего этажа пожарной лестницы. Карнизы таким же образом отбивались с крыш.
В Эрмитаже беседовал с Тройницким о конференции. Вчера вечером он уже (не дожидаясь моего заявления) провел в комиссии гуманитарной секции, чтобы его и мой доклады читались в последний день и чтобы я не выступал в качестве содокладчика Ятманова (а я и не знал, что мне грозила такая честь!).
Работы по переноске картин в третий этаж идут полным ходом, и уже сейчас видно, что нам всего запаса и там не разместить. Придется захватывать и продольный фрейлинский коридор. Крокодил выволочен на хоры Александровского зала, где он очень жутко скалит зубы. Портрет Александра I снят и оцарапан; его заменяют паноптиклеей.
Покупаю для обеда с Добычиной черный хлеб и бутылку Муската Монеля за 75 руб. (в лавке насупротив Александровского рынка). Дома томился, ничего, кроме чтения, не могу делать. Как-то внутренне расстроен, а из-за чего, сам не знаю. И Акица тоже не в духе.
Заходила художница Антонова от К.Сомова, ходатайствующая о том, чтобы я через АРА помог ей. Видная, рослая, молодая, совершенно обнищавшая. Постараюсь. Но мне ужасно не нравится, что я делаюсь каким-то «представителем АРА». Как раз за ней Шушенька Альбрехт за тем же моим «решением» — передать паек Нерадовского Мичуриной. Но я разве имею право распоряжаться? Впрочем, ей было достаточно и того, что я «ничего не имею против». Тут же рисунок Бенуа, сидящего на стуле, и его по голове гладит женщина: «Не надо сердится, устрой, приятель, иначе грустное безнадежье».
К обеду Добычина с двумя мужами и Стип. Вкусный паштет, компот, халва. Беседа мирная и тихая, без Чеки.
Лишь к концу завязался громкий спор между Н.Е.Добычиной и Кокой о религиозности русского народа. Оба пороли ужасную ерунду. Добычин, всегда молчащий, здесь вдруг в самом конце и когда уже все встали, чтобы разойтись, выступил с необычайным апломбом и темпераментом, как ощетинившийся котенок. Я всех примирил, сказавши из опыта французской революции. Кстати, а ведь митрополит Антоний действительно наш старый знакомый по религиозно-философским собраниям. Я в этом убедился, увидав его страстную поседевшую физиономию среди фотографий, выставленных в Публичной библиотеке.
Забыл приглашение на крестины сына Алеши Павлова, которому я выразил свое недоумение по поводу поведения Изюмова в начале его визита. Наводил его на то: а не имеет ли его барин намеренье у меня что-либо приобрести, но хитрющая образина разыграла недоумение и ничего не ответила. Ох, и этот меценат «надул». Правда, Добычина сосватала мои тринадцать «Версалей» какому-то новому жиду, фамилию которого она не вздумала вспомнить, но, очевидно, это совсем уже блеф.
Мотя в видимой тревоге из-за присылки Кати Грибановой — кухарки, крошечной женщины, очень ею рекомендуемой. (Наша поденщица Таня уж больно неважный человек, теперь вот уже четвертый день, как она без объяснения причин не приходит.) Как это они вдвоем уместятся в маленькой комнатушке? Новое унижение. Однако Акица утверждает, что она сама ее умоляет взять себе на подмогу человека, ибо ей не под силу работа. Как бы не стала эта вторая прислуга поводом к устойчивой сплетне среди домашнего пролетариата о нашей зажиточности и буржуазности. Как бы не посыпались доносы, хотя бы на то, что мы взяли человека не через биржу труда (откуда никто не берет — слишком опасно), что Мотя не занесена в
