касса пуста, а из письма Мексина я рассчитывал получить свой гонорар тотчас же, но обещают к четвергу. Я все же передал ему свои рисунки.
В эрмитажном Совете Тройницкий докладывал о новых поступлениях. Из Акцентра получены две николаевские тарелки с фирмой по Висковатому. Это дань одного польского оптанта, которому их не дозволили вывезти под предлогом их музейной ценности. Позднее узнал, что это Смокальский — представитель и владелец фирмы «Обюссон» — вывез колоссальное количество и керамики, и мебели, и бронзы, и фарфора. Дань, вероятно, была подсказана хитрым Моласом только для декорации. Сам Эрмитаж купил у Тюляхтина отличные натюрморты, один из них с рыбами
А. ван Бейерена за 8 лимонов — часть денег оказалась в кассе от входной платы, другую добавили Кристи и Ятманов. Эта «музейная» картина не была зарегистрирована.
И опять сам Эрмитаж купил отличные восточные вещи от своего прежнего поставщика — абхазца или армянина, вдруг недавно здесь привалившегося на извозчике с примитивными корзинами, в которых все это было, как мелочь-пель-мель, сложено, но ничего не побилось. Куплено за 30 миллиардов (и 25, потребовавшихся на эту покупку, дал Эрмитажу тот же Акцентр из суммы, вырученной от продажи каких-то новых церковных риз).
Петрову я уступил свои сокровища, приобщив за одну десятую прежней цены, ибо нет больше сбыта. Человек этот бывал даже и в Париже. Все это мы приветствуем как прецедент, быть может, открывающий новую эру (но, вероятно, Ятманова все же корчит) в нашей деятельности.
Курьез еще: получены от Рахлина известия, что какой-то благодетель ассигновал несколько десятков долларов (или фунтов, сейчас не вспомню) на содержание ученых в его поместье Новгородской губернии, где его «храм-музей». Ятманов неверно прочел имя дарителя и был очень польщен, что лорд Филлер пожелал открыть благодеяния. Однако на самом деле надо читать «Лой Филлер».
На первой запасной половине бьюсь с первым залом французской выставки, где эпигоны-академисты и салонные элегантности.
Беднягу Липгардта постигло жестокое разочарование. Он считал, что заплатил 5 лимонов в Акцентр при подаче своего списка на беспошлинный провоз вещей. Он был уверен, что заплатил все, и радовался, а теперь оказывается, что ему нужно платить 14 миллиардов за вывоз своих картин и еще 4 миллиарда за свою рукопись эрмитажного каталога (именно цензуре за труд прочтения ее), а те 5 лимонов были лишь ценой гербовой марки. И вот старик уже отказывается ехать. Да и действительно, откуда ему наскрести такие суммы? Между тем он уже почти все свои вещи распродал и раздарил, ибо хотя он и говорил, что едет, выписанный сыном из Парижа, всего на несколько месяцев, однако очевидно, в душе он мало рассчитывал на это. Профитировали и мы с Кокой от этой раздачи его наследия: каждый из нас получил по два его этюда, а кроме того, и массу фото актрис 1870-х и 1880-х годов.
Пошел с Верейским, Эрнстом, Степаном осматривать отбор вновь поступивших в Эрмитаж рисунков, сложенных в одной из комнат Ламотова павильона, а нас там случайно заходившие в павильон рабочие заперли со стороны единственного выхода в галерею, где раньше висели виды Петербурга, а теперь висят гобелены де Труа. Первый момент был очень неприятный (хотя, разумеется, так или иначе криком из окна мы бы дали знать о своем заключении), но затем все это превратилось в комикоромантическую авантюру. Нашлась форточка в комнате (прелестной, но с протечками от крыши) в верхнем этаже, выходящем на крышу Романовой галереи, и Стип туда вылез, а за ним последовал и Верейский. Рабочие, чинящие крышу на здании главного Эрмитажа, криком указали им путь, как выбраться, и вот наши два героя отправились по доскам без перил, лежащих на гребне Аполлонова зала, по борту крыши Георгиевского зала (оказывается, они говорят: изумительный вид) до какого-то слухового окна, через него — на чердак, на какую-то внутреннюю лестницу в самый низ, где их никто не спросил, и таким образом через дворы Зимнего дворца они прошли на Миллионную и снова в Эрмитаж. Через полчаса мы трое были освобождены. Картина шагающего по крыше царских чертогов Стипа была необычайно живописная!
Дома Рубен с первой партией оплаты моих «Версалей», взятых новым меценатом инженером Гоцем. Он берет все двенадцать, но платит часть — немного меньше половины. В мое отсутствие приходил какой-то Гринберг, писавший мне на днях, что он намерен мне передать 1 фунт стерлингов от неизвестного из Берлина. Я ничего ему не ответил, а сегодня он завез этот фунт сам. Он не знает, кто этот благодетель, но я могу узнать, справившись в берлинском банке.
Вечером Леша Келлер — напомнить о нашем обещании быть у него завтра. Акица поражена его развязностью. Тело Ореста найдено. Оно всплыло во время того, как там купался какой-то матрос, вытащил его на берег. Похороны завтра, но неизвестно, в котором часу и где.
Бари «Лев со змеей» в Обществе поощрения пошел за 850 лимонов. Эх, имей я эти деньги тремя днями раньше, я бы его купил.
Ясно, прекрасно. Утром Беренштам. Тоже не знает, когда хоронят Орестика. От своего сына, побывавшего в Лигове, знает, что тело найдено в скорчившемся виде. Несомненно, его погубила судорога. Это тем более вероятно, что он вообще ею страдал всегда, опасная, особенно во время купания.
Утром Крамаренко принес мне в дар каталог и два рисунка Блумарта… Но как раз Стип мне жаловался на Крамаренко за то, что он ему не продал этих Блумартов, и посему я счел нужным отдать один (женский) Степану, которого я встретил в Русском музее, куда отправился в послеобеденное время на заседание (для того только, чтобы подвинуть дело с передачей нам Лихачевских примитивов и Горчаковский портрет Кабанеля). Пришел пораньше, но никого из хранителей не застал. Затем подошел Нерадовский и, наконец, к 3 часам сошлись и другие. Среди них и намеченный мной Костенко, который уже заигрывает с футуризмом. Заседание было, как всегда, необычайно нудным и тягучим, и я ушел в 4 часа, не дождавшись конца.
Тягостное впечатление производит глухая грызня Никифорова между Сычевым и Нерадовским. Второй пробубнил какие-то упреки по адресу первого за опрометчивость, приведшей к аресту Рокотова, причем с особым удовольствием проязвил, что злополучный Рокотов оказывается копией с известного оригинала у Фаберже. Сычев неуклюже оправдывался, уверяя, что о приобретении и речи не было. На мою просьбу передать примитивы Сычев повел целую рацею, смысл которой сводился к тому, что Эрмитаж не дал с выставки церковных ценностей С.Ушакова, и это требует репрессалий, но в конце концов после всяких закавык и крючкотворства они оба все же пришли к тому, что я могу осмотреть примитивы и отобрать — благо санкция Совета давно уже имеется — те, которые Эрмитажу нужны. Я бы это сделал сейчас, но торопился домой, где думал, что меня ожидают студийцы. Но, очевидно, я напутал: они не явились.
Меня начинает пугать капризность и нервозность Татана, усиленно опекаемого баловством бабушки. В честь ее они и проявляются. Он не отпускает ее ни на шаг, и, чуть она отлучится, как он уже истерично восклицает: баба, баба, где ты? И начинает ее искать по всей квартире. Что же будет, когда она уедет? Во время обеда милый Альберт с представителем Географического музея, профессором К., пожелали и мне заказать ряд таких же этикеток, какие делает в Богуславском комитете (получу по 25 руб. за 30) Альберт. Я отказался, но направил их к Зине, сидящей буквально без гроша и без надежды его получить. Недавно отказалась от заказа, раздобытого ей Костей Сомовым, — сделать за 25 лимонов портрет какой-то покойницы по карточке, и мы ее за это бранили, в то же время любуясь ее intransigence[28]. То же, но уже с меньшим основанием, ибо работа, предложенная Географическим музеем, гораздо интереснее и приятнее, она обнаружила и на сей раз свой скептицизм.
Вечером я со Степаном у Лешки Келлера (Акица, которая его недолюбливает, не пошла). Изумительно циничная грязь в квартире, в столовой. Лучшие вещи сгруппированы тесно в трех комнатах, другие совершенно пустуют. Словом, иллюзия 1919 года. Мать очень постарела, обрюзгла, но все еще определенная блондинка и говорит детски-сладким голосом. Угостили нас вздутым — брагим — кексом. Несмотря на утрату целого ряда лучших своих вещей (восточных), у них и сейчас масса очень ценного и редкого: целый шкаф саксонской посуды первых эпох А.Р.Бетхера, две китайские вазы с малиновым фоном, бронза, статуэтка Пигаля, Магдалина у подножия Креста (сам распятый сломан), нидерландская резьба из слоновой кости самого начала XVI века, прелестные акварели Джиганте и т. д. К сожалению, удовольствие от лицезрения (и трогания) всех этих вещей испорчено неуютностью обстановки и плоскими шутками самого Лешки, необычайно довольного собой. Акица тем временем пошла к вдове Орестика на Верейскую, но она еще не возвращалась с похорон. Отец ее служит на «Скороходе», зовут его Плистин.
Кончил «Атлантиду» Пьера Бенуа. Мне впечатление от этой вариации на Армиду и Цирцею испортил фильм. Я все то же самое реальное ощутил при помощи экрана — любопытно, что читавшие сначала роман
