что он «шпик», он переехал в дом Леонтия. Что значит эта «чистка» до приговора суда? И зачем было сажать Леонтия? Никита занят отстаиванием имущества.
По дороге домой встретил Клевера. Грязный, еле плетется, но курит сигару и уверяет, что «все время» работает.
Меня едва узнал. Гауш с сенсационной новостью, будто умерла Милечка. Это известие получено здесь от мадам Вони — какая-то француженка, а она узнала от генерала Фудестина. От Альбера необходимо скрыть. Я не верю.
В Совете Эрмитажа за отсутствием Тройницкого и Мацулевича (которого сам Тройницкий провоцировал на отъезд, чтобы не оставлять его без себя) председательствовал Гесс [?]. Однако Совет длился 10 м. Предложено пожертвовать 10 % жалованья финансовым чиновникам, чтобы получить зарплату.
Возвращался с Бразом. Его снова навестили немецкие капитаны, которых он вместе с Буниным учил уму-разуму. Однако тщетно. Теперь эти моряки повадились увозить русских граждан в трюмах, за что полагается 30 000 марок. Браз не хочет этим воспользоваться, скорбя за свои коллекции. Встретил у Юсупова дворца Грусса с новым комендантом Чисмена. Приходит ежедневно, живет надеждой на досрочное освобождение.
Солнце, довольно тепло. Начал декорации «Раймонды». В 2 ч. — на заседании Академии художеств в первый раз в присутствии Айналова. Ужаснейший резонер! Выспренняя путаница продолжается. Прием Петербурга ему вскружил голову. На третьем слове ссылка на Леонардо или на Микеланджело, в которых он (и особенно в психологии их творчества) ничего не понимает. Прослушана вычурная записка к программе «Общих планов», составленная Белкиным, исполняющим обязанности секретаря. Я стою на принципе приглашения «авторитетов» при общей свободе их работ, все прочее стараюсь применить к требованиям начальства — Профбора, пытающегося найти компромисс, благодаря которому эта свобода почти осуществилась бы, а между тем видимость строго научной программы была бы сохранена. Наибольшую свободу гарантировало бы, пожалуй, предложение Браза — мастерская, на которой сосредоточились бы станковая, монументальная, миниатюрная живописи, а четвертая — экспериментаторская — специально для того, чтобы куда-нибудь деть Татлина и компанию.
Пунин взлетел в негодовании на такую «пошлость», но со своей стороны предложил четыре мастерские «по существу», в которых я уже ровно ничего не понял. Он договорился до того, что Академию надо называть Академией материальной культуры, забыв, кажется, что таковая существует.
Я с ним поговорил об его аресте и о наших узниках. Попался он из-за сношений с сестрой, живущей за границей и пересылавшей корреспонденцию через савинковскую организацию. Его же объяснение — за то, что он не арестовал того человека (провокатора), который ночью к нему явился от Савинкова. Сидел он в одной камере с Фроловым, который открыто вел беседу, оставшись один, с каким-то Сухозанетом. В.А. допрашивался четыре раза — все по поводу сношений с заграницей. У Пунина откуда-то сведения, что ЧК все время следила за этой корреспонденцией и что у нее фотографии со всех посылаемых и полученных писем. Значит, курьеры были мнимые. О Леонтии и он ничего не знает, но, во всяком случае, сведения Горького, — что его держат в крепости, наверное, он должен быть на Шпалерной и его, вероятно, скоро выпустят. Посидеть («лет пять») придется только Фролову за его неосторожность, но и как удастся после приговора «выцарапаться»? Сейчас Фролов довольно бодр. О расстрелах они в тюрьме не знали. Следователь успокаивал Фролова, когда он его спросил, что его ожидает.
Дома Сережа. У него новый предмет паники: приехал с Кавказа Н.Д.Соколов и явился к нему (собирается и ко мне). Он получил назначение юрисконсультом в Китай на предмет получения в советские руки Маньчжурской железной дороги. Рассказывал мне тоже про тюрьму (излюбленная тема всех разговоров советских граждан), особенно ему памятна та простота, с которой тюремщик сообщает узникам о расстрелах. Придешь навестить соседа, а его нет. Опоздали, его вчера… жест щелчка пальцами около уха и при этом самая благодушная улыбка.
Перед тем чтобы пойти на «Слугу…», зашел к Облакову [?]… Екатерина Александровна потащила меня на репетицию ученического спектакля. Посмотрел — ужасная дрянь с недурной ученицей Мандубаевой и учеником Гусевым, очень живая девочка Семенова.
«Слуга двух господ» прошел очень складно, лишь насторожила последняя пантомима с переложением комеди дель арте, вместо Гершуни — Шурочка: с виду так мила, но танцует плохо, и как разит из ее ротика табачищем! Сбор даже сегодня неполный: вместо 8 лимонов всего 6. И это вселяет мне серьезные опасения за «Акварель», которые разделяют Комаровская, Алексеев, но не Монахов. Я вообще предвижу очень тяжелый театральный кризис (во всем, и не только в театре). Это, может быть, «им» не нужно, чтобы вернуться к новой попытке общего огосударствления!
В мое отсутствие был Нумелин. Он получил от Биорка письмо из г. Мальме. Мои вещи в порядке, и он готов их отправить в Гельсингфорс (дальше не может ввиду финансового кризиса). Продать их едва ли удастся. Впрочем, если бы я уступил, то, пожалуй… Не лучше ли их отправить к Аргутону?
В газетах нота Чичерина Франции и Польше, но я ее не читал.
Начал в красках «Раймонду». В 2 ч. к Ермоленко для репетиции, однако она только сегодня вышла, и мы лишь прошли всю роль на бумаге (я чертил план и объяснял). Она со своим распухшим лицом больше похожа на Горгону, нежели на Лизу, но на сцене все же будет лучше, чем корова Каза Роза. Ее муж, знаменитый инженер Махонин, тоненький, бритый, довольно милый человек с ласковохитрыми серыми глазами вроде Рыбаковых, с нежными интонациями в голосе, — в общем же жуткий. Щеголяет в малиновой бархатной тужурке. Живут они в четвертом этаже нового дома на Торговой у Михаила Архангела. Верх безвкусия с претензиями на роскошь — золоченая мебель в гостиной, крытая Обюссоном, по стенам — имитация гобеленов (скорее всего, вся обстановка целиком приобретена в Бон Марше), на полу ковры, в кабинете бронза (коллекция Романовских бюстов), совершенно плохие картины, акварели и гравюры. Зато угощение после репетиции было отличное: лещ, борщок, цыплята, мусс, обещанный же чай так себе. Устав от занимательных разговоров мужа (она куда-то удалилась), я воспользовался тем, что Ульрих поспешил на другую репетицию, чтобы с ним удрать. Заказывали лошадь, но мы ждать не стали. Между прочим, Ж. мне показывал изобретение воздушного корабля. Его конструкция из тончайшей стали начинена инертным газом, что дает ему возможность всю материальную часть сосредоточить внутри, а каюты устроить не в подвесной гондоле, а в длинной постройке, приложенной к «брюху» чудовища. Гордится он очень своим электрическим поездом, совершающим рейсы в Москву. Если бы он не был такой чудовищно безвкусный и такой простодушный, я бы подумал культивировать это знакомство, которое даст много интересного.
С Ульрихом и Ермоленко вспомнили милейшего Ф.Блуменфельда, и Ульрих — его ученик — сыграл нам несколько его очень приятных пьес.
Вечером с Акицей в филармонии слушали Баха (в самом начале исполнение было прервано на полчаса — погасло электричество), «ужасно» эффектно начинает (в стиле «Священной весны»), в дальнейшем представляет собой смесь самых разнородных элементов, рисующих не в очень приглядном свете его внутреннюю жизнь. Концерт Виноградовой более целен по стилю, но, во-первых, очень невыгоден для пианистов (причем вообще здесь рояль?), да и ей я не поверил: все из чего-то составлено, взято напрокат (больше из опер) и без настоящего осмысления того, что дрянь. Нет, обе типичные «консерваторки» (от консерватории), и лишь при поверхностном знакомстве можно их принять за подлинных художников. С нами сидел Зилоти. Он собирается выхлопотать себе командировку за границу. У него сведения (из газет), что Бакст ставит «Спящую красавицу». Это то, что я должен был бы ставить! Во всяком случае, известие это меня ущемило довольно больно. После концерта должен был идти балет драмтеатра, но темнота на улицах так напугала Акицу, что предпочли ее проводить домой. По дороге купил в бывшей Милютинской лавке (теперь там восседает толстая жидовка, заговорившая с нами по-французски) булочки для Татана по 3000.
В газетах возвеличивают победу турок после двадцатиоднодневного боя. Несмотря на вероятность известий, я польстился познакомиться с ними подробнее.
Дома прочел комедию L'allure de Jonarre. Слишком неподвижна, тема долга для русского человека малопонятная, религиозные основы слишком затуманены приторным схематизмом, два последних акта — «из
