ужасному падению, а затем и к закрытию.
Вообще этот неизбежный, непреходящий кризис, непременно висящий дамокловым мечом над головой, ужасно нас удручает и искажает все наше существование. В первые месяцы так называемого нэпа жизнь стала улучшаться и налаживаться. Стало легче дышать, в будущем у всех засветилась кое-какая надежда настоящего перехода к нормальным условиям. Но, увы, подобные иллюзии за этот год оказались несбыточными, ибо то, что делала одна рука, другая — разрушала. Я, впрочем, не много понимаю в этой сложной путаной механике, орудующей на уже безнадежное опустошение и разорение организма, и только могу констатировать значительную депрессию настроения в нашей хозяйственной среде, что, во всяком случае, является показательным симптомом тяжелейшей болезни, средства врачевания которой лежат вне всяких теоретических констатаций. Одна надежда — надежда всякого безнадежного больного — на благодетельное действие времени. Но выиграем ли мы? Раз мы все то вынесли, что было до сих пор, то авось и это выживем!
В моем прошлом письме от начала ноября я говорил, что мой костюм и шляпа затерялись, но это оказалось неверно. Мне через день доставили их, и я теперь снова на время один джентльмен. Спасибо! Хотел я было просить Вас часть оставшихся денег употребить мне на книги и высылать оные по почте, но состояние кризиса заставляет отложить приобретение до лучших времен. Мы вот теперь заняты посылками АРА, я распределяю, посылаю Н.Ф.Обер, З.Серебряковой, Н.Лансере, А.Рылову, В.Воинову, О.Д.Машуковой, вдове В.Серова.
Что Вам еще рассказать? А впрочем, относительно племянников Сережи Дягилева, детей его брата Линчика[21].
Родители в бесконечной тревоге за их участь и умоляют, чтобы Сережа разыскал их следы и выявил, живы ли они? Что делает Сережа, и остается ли еще какая-нибудь надежда, что наши пути когда-нибудь встретятся? Я бы написал ему прямо, но знаю, что это безнадежно в смысле ответа. Если бы оказалось, что я еще кому-то за границей могу пригодиться (увы, в журналах, в книгах, получаемых знакомыми, говорят о торговле, о всяком юродстве в искусстве и в театре), то еще удастся выбраться на простор, к свежей бодрящей жизни. Я, кажется, начинаю гибнуть, мне необходимо освежиться…
Хочу от Вас теперь слышать о Баксте, об его семье, о Бланш, о Мореас, о Валечке, о Черепниных, о Максиме, о Сереже и Миси, Михаиле Сергеевиче, о Елене Павловне и, главное, о Вас. О Леле я больше не спрашиваю, так как получил от нее письмо из Висбадена».
В антракте спектакля «Аида» в бенефис хора Мариинского театра подарил Циммерману М.М. только что вышедший из печати альбом «Версаль» и надписал: «Дорогому Михаилу Михайловичу на добрую память об авторе, который был бы очень счастлив, если бы образы ясного и прекрасного Версаля оказались способны заслонить хоть на несколько минут кошмарность наших дней и дали бы хоть отдаленное напоминание о том более благородном мире, к которому тянутся наши сердца и думы»
1923 год
В канун Нового года невольно всплыло в памяти то, с чего мы начали возрождение Эрмитажа. Запишу сегодня, во что это вылилось.
Накопившиеся за многие годы и особенно за время революции запасы картин и других предметов искусства в Эрмитаже создали необходимость распространить его собрание на соседствующий с ним Зимний дворец, переименованный декретом во «Дворец искусств» и отныне долженствующий являться одним музейным целым с Эрмитажем. Это распространение Эрмитажа в пределы Дворца искусств началось с устроения выставок французского искусства XVII и XVIII веков в ближайших к основному музею помещениях первой и второй запасных половин, заключающихся с одной стороны мостиком, ведущим в Ламотов павильон, с другой — Александровским залом, в котором с 1922 года размещен арсенал стрелкового оружия и форм. Вторая запасная половина обладает большим преимуществом в качестве музейного помещения. Одним из главных ее достоинств является то, что эта анфилада позволяет непосредственно продолжить эрмитажную Картинную галерею. Кроме того, светлость и приятность объема не слишком обширных залов вполне пригодны для экспозиций. Наконец, преимуществом можно считать то, что, превращая эти апартаменты в музей, не приходится грустить перед историей. Правда, эти комнаты некогда были интимным покоем Екатерины II, и в одном из них, служившим спальней, императрица умерла в 1796 году, но от убранства ее времени (после пожара 1837 года) не осталось и следа.
А что здесь стояло в 1917 году в смысле меблировки, то принадлежит к довольно безликому ганзейскому стилю, официозу обстановки Николаевского времени комнат для разных сановников. Между прочим, здесь одно время жили Витте и Столыпин.
Единственным недостатком этого помещения является сохранившаяся холодная атмосфера помещения и соответствующая отделка, которая создаст нам большие трудности, чтобы придать залам нового отделения французской живописи приветливый характер, столь необходимый для настроения XVIII века. Лишь после бесчисленных проб удалось найти подходящие детали оформления, но все же приходится сожалеть об отсутствии таких комнат, в которых нашлось бы вполне гармоничное окружение для интимного творчества Ватто и Латура. Или тот стиль, на котором имеется креп — панно Натуара. Залы получили бы всю свою королевскую прелесть. Надеюсь, что со временем нам удастся так или иначе исправить эти недочеты. Однако и сейчас благодаря подбору прекрасных предметов меблировки и картин получился ряд ансамблей, дающих представление не только об одной живописи за два века расцвета французской школы, но и создающих представление о французском искусстве во всей его совокупности. Рядом с картинами и портретами эпохи Людовика XIII и Людовика XIV стоят старые кресла, шкафы и кабинеты, они дают в общем исчерпывающее представление о той эпохе повальной фривольности. Постепенно блестящая «разнузданность» успокаивается тем, что в конце XVIII века, накануне революции, образует искусство, проникнутое сдержанностью и холодком античности в понимании того времени. К сожалению, зал, посвященный одному из лучших представителей этого поворота к классицизму — Гюберу Роберу, не удалось укрепить соответствующей обстановкой, да и столы и стены Николаевского времени, облицованные в погоне за византийским стилем, идут вразрез с чудесными изменениями великого декора.
Вполне удавшимися экспозициями следует считать созданный в «комнате с фонариком» ансамбль, в котором выставлены вещи Фридриха II. Великолепна и комната Ватто. К обстановке бывшей спальни Екатерины II подошла серия предметов итальянского и испанского происхождения, очень отличающихся по всему своему духу от вещей французских. Однако гармония благодаря этому сопоставлению не исказилась. Наоборот, получилась неожиданная нота, та самая, которая возникла бы, если бы рядом с Жеромом висел бы Лонги, а рядом с Лемуаном — Пьяцетта и Тьеполо.
Из предметов меблировки обращают на себя особое внимание два шкафа первой половины XVIII века в первом зале, два гобелена, комод с бронзой. В соседней спальне Екатерины II комнате — два книжных шкафа знаменитого Крессана, бюро Рентгена.
В открытых для публики семи новых залах бывшей надворной части Первой запасной половины Зимнего дворца учреждается в составе Эрмитажа отделение XIX века, до сих пор в нем отсутствовавшее. Отныне нить изучения истории европейского искусства не будет обрываться, но будет дана возможность продолжить ее осмотр почти до конца XIX века. Когда же осуществится постоянный музей с учетом поступления картин из Москвы (в обмен на ряд картин) — образцов живописи импрессионистов и новейших течений, то в Петербурге получится единственный после Лувра музей по своей полноте. Это будет комплекс художественного творчества Западной Европы за последние пять веков. Но и то, что сейчас открыто для обозрения, создает очень внушительное представление о живописи XIX века. Правда, не очень полно представлено классическое направление, которое до некоторой степени можно бы воссоздать за счет изъятия картин из Юсуповской галереи. Односторонне выглядит у нас и романтизм, великим живописцем которого является Делакруа, — и он представлен лишь двумя малохудожественными картинами. Еще слабее представлены Милле, Менцель и Курбе. Печально, что отсутствуют вовсе в Эрмитаже Рунге, Тернер,
