чистый пейзаж, немного напоминавший Иль-де-Франс. Что же, в конце концов, здесь можно быть счастливым.
Лаутенбургский вокзал оказался определённо отвратительным. Знаменитый вокзал в Метце, в сокращении и с большими претензиями. Впрочем, у меня не было времени внимательнее его рассмотреть.
— Господин профессор Виньерт? — подобострастно спросил меня чиновник в фуражке, которому я вручил мой билет.
Марсе телеграфировал о моём приезде.
Человек в фуражке подал знак, и передо мной появились два лакея в чёрных ливреях с золотым галуном.
Один из них взял у меня багажную квитанцию, а другой усадил меня в огромный лимузин, который моментально и отъехал.
В десять минут мы пересекли весь Лаутенбург и, не убавляя ходу, влетели в большой двор замка. Часовой на всякий случай сделал мне на караул. Шофёр нажал на клаксон.
— Не угодно ли будет господину профессору сойти, — сказал лакей, открывая дверцу.
Толстый метрдотель, с красным лицом, показался на площадке подъезда. Он поклонился мне три или четыре раза.
— Хорошо доехали, господин профессор? Прошу господина профессора последовать за мной. Я провожу господина профессора в его апартаменты.
Сколько бы дипломов я ни получил, во Франции меня в десять лет не титуловали бы столько раз профессором, сколько мне довелось в Лаутенбурге выслушать это обращение в одно только утро моего прибытия.
Когда я вошёл в комнату, мой багаж был уже там. На маленьком столике была приготовлена весьма изысканная, аппетитная на вид, закуска. Я был польщён.
— Если господину профессору что-нибудь понадобится, благоволите позвонить. Людвиг, лакей господина профессора, всегда к его услугам, он находится рядом.
Перед тем, как выйти, толстяк поклонился ещё ниже и протянул мне пакет с большой красной печатью.
— Не угодно ли господину профессору прочитать письмо, которое ему оставил господин комендант Кессель?
Комендант Кессель, гувернер его высочества наследного герцога, извинялся, что никак не сможет встретить меня на вокзале. Весь Лаутенбургский двор теперь на охоте, и он должен сопровождать своего воспитанника. Он просил меня воспользоваться этим днём, чтобы освоиться с дворцом. Завтра, в понедельник, в без четверти десять, он будет иметь честь ждать меня, чтобы ровно в десять часов представить меня великому герцогу Фридриху-Августу.
Желая немедленно приступить к использованию моих прерогатив, я позвонил. На пороге показался Людвиг.
«Вот каков ты, однако, — подумал я. — Тьерри достаточно было бы увидеть тебя, чтобы сразу успокоиться».
Это был малый лет тридцати, с удивительно невыразительной физиономией. Я не видал таких до моего прибытия в Германию. Впоследствии я освоился с этими круглыми соломенного цвета шишками с голубыми глазами. У девяти из десяти наших военнопленных такие головы.
От Людвига я мог добиться только одного, а именно, он сообщил мне, что столоваться я буду в первом этаже (моё помещение находилось во втором), в столовой, отведённой специально для гражданских и военных чинов двора наследного герцога, то есть для меня, коменданта Кесселя и профессора кильского университета Кира Бекка; но каждому из нас предоставлялось также право обедать у себя.
Виньерт, который с самого начала своего рассказа говорил всё тем же размеренным голосом, вспоминая без труда малейшие мелочи этой истории, с которой он, по-видимому, мысленно не расставался ни днём, ни ночью, вдруг остановился и сказал:
— Я чувствую, что мои воспоминания до сих пор не наскучили вам. Но, начиная с этого места, я отдаю себе отчёт в том, что задача рассказчика становится для меня затруднительной. До сих пор достаточно было простого хронологического порядка. Теперь я должен сразу от него отказаться, так как за массой мелких фактов всё может спутаться, смешаться в вашем представлении. Теперь позвольте мне аналитически представить вам Лаутенбург и его обитателей. Когда всё это будет разложено по своим местам, мы перейдём к событиям. Они создадут синтез.
Это не дворец, а скорее дворцы, так как резиденция великих герцогов Лаутенбург-Детмольдских образовалась вследствие слияния замка в стиле возрождения, построенного сбоку готической башни, с дворцом в стиле Людовика XIV, беззастенчиво скопированного с Версаля. Взятое в отдельности, каждое из этих строений не лишено стиля. Но задача соединить в одно целое эти две, несоединимые по существу, части причинила величайшие муки архитектору великого герцога Ульриха (деда нынешнего князя), сделавшего такое распоряжение. Архитектор вышел из такого затруднения таким образом: он снёс до основания левое крыло и башенку, примыкавшую к правому крылу, а середину он поднял, и возвёл под стеклянной крышей постройку, напоминающую и Орсейский вокзал, и Версальскую капеллу. Здание, как видите, было конфузное, но почему-то в Германии всё время задаются такими проблемами, насилующими совесть архитекторов.
В этом огромном здании находятся зал Совета и парадный зал. Должен сказать, что, сообщаясь с галереей дворца и парадным залом замка, здание довольно хорошо выполняет свою роль. Дворец и замок соединяются между собой посредине, и всё строение имеет форму буквы Т. Оно расположено на высоте, господствующей над городом, спускающейся крутым обрывом у основания замка и постепенно понижающейся позади дворца. Река Мельна, прорезав Лаутенбург, поворачивает вокруг замка, протекая в довольно глубоком, футов в сто, овраге; потом она удаляется от замка и замыкает разбитый на французский манер сад, который находится позади дворца.
Со стороны города, поднимаясь к герцогской резиденции, находится огромная эспланада, опять-таки в Версальском стиле. Она служит также плац-парадом, на котором происходят смотры. Золочёная решётка, начинающаяся от левого крыла дворца, доходит до правого крыла замка, окаймляя треугольное пространство двора; таким образом, главная башня остаётся по ту сторону двора.
Эта башня — всё, что осталось от готической резиденции древних бургграфов Лаутенбургских; на верхушке её красуется белый с чёрным штандарт, на нём изображён золотой леопард с девизом Лаутенбургов: Summum decus, Hectere.
Эта башня, как и вся остальная часть замка, тоже опозорена роскошной орнаментацией в духе Аугсбурга. Она украшена какими-то аляповатыми бляхами из белой жести; главный подъезд, от которого поднимается лестница с изумительно красивыми перилами, увенчан зато коринфским фронтоном.
Меньше всего обезображена часть здания, обращённая к Мельне. Я думаю, её спасло расположение над оврагом; художники штукатурки, видно, смотрели в оба и не отваживались клеить здесь свои пошлости. Их роль взяла на себя сама природа: здание обросло плющом, а огромные буки, растущие по берегу реки, подняли высоко вверх, под самые окна, свои тёмные качающиеся верхушки.
Нет надобности описывать дворец: это Версаль в сокращении, Версаль с двадцатью пятью окнами по фасаду, вместо восьмидесяти девяти, в целом очень похожий на настоящий Версаль; величественная всё- таки копия с величественного оригинала.
Французский парк, хотя и под ганноверским небом, оставляет всё же самое приятное впечатление. Властелины посвятили ему, очевидно, немало забот. Немецкая дисциплина сделала здесь чудеса. Всюду порядок, всюду лоск. Безупречный зелёный ковёр ведёт к бассейну Персефоны. Это довольно хорошее произведение Эрну, далеко не заурядного ученика Койзевокса. Не трудно будет понять секрет этой красоты, соединённой с благородством стиля, если принять во внимание, что план этого сада разработан Ла-Кентини, который для выполнения его послал сюда своего лучшего мастера.
Великий герцог Георг-Вильгельм, субсидируемый Людовиком XIV, был
страстным поклонником этого французского короля, но его внук, Фридрих, был блестящим продуктом просвещённого деспотизма. Он принимал у себя Вольтера во время его путешествия и познакомился у Гримма с Руссо. Он развёл английские сады вокруг французского парка, разбитого его дедом. Сады эти, не
