себя в отличие от реки. Потом его глаза остановились на ослепительном изгибе бедер, гладкая поверхность которых переходила в зрелую полноту ляжек, а загар сменялся снежной белизной. Продолжая дремать, Пенни сообщила, что Лоуренс называл свой пенис колонной из крови, и эта фраза казалась ей гротескной. Но, с другой стороны, в этом что-то, по ее мнению, было. “Все охотятся за маленьким мучеником”, — сказала она и заснула. Гордон разделял ее тревогу по поводу возникшей в их отношениях напряженности. Теперь она понемногу рассасывалась. Он чувствовал, что всегда ее любил, но между ними было столько всего…
Вдалеке послышался вой сирены. Что-то заставило его осторожно высвободиться из объятий Пенни и по холодному полу подойти к окну. Он увидел людей, которые шли по бульвару Ла-Ойя, освещенные неоновым светом реклам. Мимо промчался на мотоцикле полисмен. Муниципальная полиция носила сапоги и военную форму, яйцеобразные шлемы и защитные очки; их лица не выражали ничего, кроме белого и черного, прямо как в футуристических пьесах. В Нью-Йорке поношенная униформа мирного голубого цвета выглядела куда человечнее.
Сирена звучала совсем близко. Полицейская машина, сверкая фарами, промчалась мимо. Красные отблески мигалки отражались в окнах соседних домов и в витринах магазинов. Машина, словно сгусток энергии, завывая и оповещая округу о смутах и беспорядках, умчалась дальше. Доплеровский эффект звука сирены подстегнул прохожих, заставляя их двигаться энергичнее. Головы поворачивались в поисках преступников или пожаров, которые ассоциировались с этой пулеобразной машиной. Гордон думал о посланиях и том почти незамаскированном отчаянии, которое сквозило в них. Сирена… Сигнал тревоги пришел в отрывках, импульсах, светом, отраженным от случайных волн, видениями издалека. На него следовало отвечать. Это требовалось для науки, но не только для нее.
— Вы заняты? — спросил Купер.
— Нет, заходите. — Гордон отодвинул в сторону кучу контрольных работ, которые до этого проверял. Затем откинулся на спинку кресла, положил ноги на пачку бумаг и, закинув руки за голову, с улыбкой повернулся к Куперу:
— Чем могу служить?
— Видите ли, у меня через три недели повторный экзамен. Что я должен сказать о прерываниях? Я имею в виду, что в прошлый раз Лакин и остальные обрушились на меня как куча дерьма.
— Правильно. На вашем месте я бы вообще постарался обойти этот вопрос.
— Но я не могу! Они ж меня просто в порошок сотрут.
— О них я сам позабочусь.
— Да? А как именно?
— К этому времени я представлю свою небольшую работу.
— Ну, я не знаю… Скинуть Лакина с моего загривка — задача нетривиальная. Вы же видели, как он…
— А почему вы сказали “нетривиальная”? Почему не “тяжелая” или “трудная”?
— Ну, вы знаете стиль разговора у физиков…
— Ага, “физический разговор”. У нас много жаргонных словечек вроде этого. Я вот думаю, а не используются ли они иногда для запутывания смысла вместо его прояснения?
— Пожалуй. — Купер бросил на Гордона странный взгляд.
— Не нужно так тревожиться, — шутливо сказал Гордон. — Спи спокойно, дорогой друг. Я спасу твой зад.
— Ну, хорошо, — неуверенно проговорил Купер. — Если вы так считаете… — и он медленно направился к двери.
— Увидимся на ристалище, — сказал вслед Гордон.
Он составил почти четверть чернового варианта своей статьи для журнала “Сайенс”, когда кто-то постучал в дверь. Гордон решил послать статью в “Сайенс” потому, что это большой и престижный журнал, а кроме того, материал там довольно быстро попадал в печать. Они публиковали большие статьи, и он рассчитывал, что его сообщение поместят целиком, не разбивая на отдельные выпуски. Он приведет в этой статье все свидетельства и в таком количестве, что с ними нельзя будет не считаться. Гордон уже переговорил с Клаудией Зиннес. Она опубликует свое письмо в том же номере, подтверждая таким образом часть его наблюдений.
— Привет. Можно войти? — Это были близнецы, аспиранты-первокурсники.
— Послушайте, я сейчас очень занят…
— А это ваше рабочее время.
— Да? Ну ладно. Что там у вас?
— Вы неправильно оценили некоторые из решенных нами задач, — объявил один из них.
Такое заявление без обиняков несколько обескуражило Гордона. Он привык к большей кротости студентов.
— Неужели? — иронично отозвался он.
— Да. Вот посмотрите. — Один из них начал быстро писать на классной доске, висевшей в кабинете, частично покрывая записи Гордона, подготовленные для статьи. Он пытался следить за аргументами близнецов.
— Эй, поосторожнее с моими записями. Аспирант хмуро взглянул на Гордона, потом демократично согласился и стал писать вокруг. Гордон сфокусировал свое внимание на Бесселевых функциях и граничных условиях на электрическом поле. Ему потребовалось пять минут, чтобы показать студентам, в чем состояла их ошибка, причем он так и не понял, с кем из близнецов разговаривает. Они походили друг на друга как две капли воды. Едва один из них заканчивал, в атаку шел второй, возражая. Гордон устал от них. Через десять минут, когда они начали допрашивать его об исследованиях и о том, сколько получает ассистент, ему удалось их выпроводить, сославшись на головную боль.
Едва за ними закрылась дверь, как раздался новый голос:
— Подождите секунду! Доктор Бернстайн! Гордон неохотно снова открыл дверь. Репортер из ЮПИ переступил порог комнаты.
— Я знаю, вы не хотите, чтобы вас беспокоили, профессор…
— Совершенно верно. Тогда почему же вы меня беспокоите?
— Потому что профессор Рамсей только что мне все рассказал. Вот почему.
— Что он вам рассказал?
— О вас, о цепочечных молекулах и о том, откуда вы все это получили. А также что вы хотите держать это в секрете. Я все узнал. — Он широко улыбнулся.
— Почему Рамсей вам это рассказал?
— Кое о чем я сам догадался. В его статье не все выглядело гладко. Он, знаете ли, не умеет врать, ваш Рамсей.
— Я тоже так думаю.
— Он вообще не хотел ничего мне говорить. Но я припомнил одну вещь, к которой вы когда-то имели отношение.
— Сол Шриффер, — сказал Гордон и почувствовал, как на него неожиданно навалилась усталость.
— Да, это связано именно с ним. Я просто сложил два плюс два. Потом отправился к Рамсею за подробностями по его статье и в середине разговора вытащил это дело.
— И он все выболтал.
— Ну, теперь вы все знаете.
Гордон устало плюхнулся в кресло. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на человека из Юнайтед Пресс Интернэшнл.
— Ну? — спросил корреспондент. — Вы собираетесь мне что-нибудь рассказать? — Он достал блокнот.
— Я не люблю, когда меня пытают.
— Извините, если я вас обидел, профессор. Я вас не пытаю. Просто я разнюхал немного и…
— Ладно, ладно. Я только стараюсь соблюдать осторожность в данном вопросе.
— Ну, это все равно когда-нибудь вышло бы наружу, знаете ли. Материал Рамсея — Хассингера пока еще не привлек к себе значительного внимания, насколько мне известно. Однако то, о чем они пишут,
