— Потому что я, не в пример некоторым, не кичусь своим происхождением и...
— Сдается мне, что это камешек в мой огород?
— Ну, разве что легкий намек, — засмеялся Адальбер. — Но я не это хотел сказать. Просто у нас никогда не было времени поговорить о моей семье! Вернемся же к Лассалю: он служил в Лондоне, но и там умудрился познакомиться с красавицей-египтянкой, прекрасной, как мечта, и вдобавок дочерью какого-то хлопкового короля. Через год после свадьбы она умерла, произведя на свет мертворожденное дитя. Лассаль сам чуть не умер от горя. Вышел в отставку, покинул Министерство иностранных дел и отправился путешествовать. Мои родители — единственные, кто еще как-то связывал его с родиной.
— А ты? Полагаю, он стал твоим крестным отцом?
— Почему это? Меня зовут не Анри. Кроме того, он принял мусульманство. Но странствия его длились ровно до того момента, пока он не почувствовал тягу к археологии. Понятно, что это случилось в Египте.
— Он вел раскопки?
— Нет. Для этого он слишком ленив. Но поскольку от жены у него остался дом на ее родине, он стал приезжать сюда все чаще и чаще и, само собой, приглашал моих родителей. Понятное дело, вместе со мной, так что я и сам вскоре от него заразился страстью к археологическим раскопкам. Бог свидетель, в университете я слушал интереснейшие лекции, но никто и никогда не рассказывал об античном Египте так, как он! Ты даже представить себе не можешь, какой он великолепный рассказчик!
— Ну, почему же... Очень даже хорошо представляю, сам знаком с таким человеком... Вирус оказался стойким, милый мой!
Адальбер ничего не ответил, но покраснел как спелая вишня, и глаза его заблестели. И он, и Аль-до были скупы на похвалы, но от этого их ценность только возрастала. Он покашлял, чтобы справиться с волнением, и наконец сказал:
— Вот увидишь, он тебе понравится!
— Ты неправильно поставил вопрос. Скорее наоборот: понравлюсь ли ему я? Одно дело, ты сам без приглашения явился бы к нему в гости, — это прекрасно! Но я не очень себе представляю, как меня примет человек, который меня и в глаза-то не видел!
— Да знает он о тебе, знает! Я столько о тебе рассказывал! К тому же его дом очень просторный, а сам он — щедрейшей души человек. И такой же рассеянный. Ну вот, мы почти на месте.
На окраине города экипаж замедлил ход и проехал через распахнутые створки белокаменных ворот, встроенных в чугунную ограду изумительной работы. Рядом с оградой дремал на скамейке какой-то египтянин, отгоняя мух с помощью мухобойки, которой он время от времени вяло постукивал себя по плечам. Когда коляска с ним поравнялась, он открыл один глаз, и Адальбер тут же прокричал:
— Это я, Ашур! Хозяин дома?
Не требуя иных объяснений, странный цербер ухмыльнулся и махнул рукой с мухобойкой, что означало разрешение проследовать на территорию владельца, после чего снова закрыл глаз.
— Это сторож? Так ведь так кто угодно может проехать.
— Даже и не думай! Если бы мы не остановились, он бы зазвонил в такую штуку, похожую на колокол на цепочке, которая болтается рядом с ним, и ему на подмогу прибежали бы другие слуги с собаками.
— Но ты ведь только сказал: «Это я!» И ему этого было достаточно?
— Ну да! Даже если бы мы не виделись десять лет, все равно он узнал бы меня без труда. Посмотри- ка, ну разве не красота!
Венчая многоуровневый, заросший гибискусом и пышной зеленью сад, который, казалось, создал сам Творец, раскидав небрежной рукой деревья и кусты, на возвышении располагался красивый дом в арабском стиле, словно составленный из многих строений. Аркатуры[42] поддерживались небольшими колоннами, выстроившимися вдоль трех сторон внутреннего двора, в центре которого журчал изящный фонтан. Высокие пальмы отбрасывали тень на террасы, оправдывая название владения — «Пальмы». Место было очаровательным, вид на Нил — потрясающим, и вообще здесь царили гармония и умиротворение.
— Ты был прав, — признал Альдо, — это островок покоя, который не так-то легко покинуть.
— И все-таки Анри живет здесь не постоянно. Во-первых, он вновь обрел вкус к путешествиям, а, во-вторых, у него еще есть собственность в Хартуме, вилла в Монте-Карло и старый дом во Франции, в городе Брив-ла-Гаярд!
— Вот уж не подумал бы!
— Почему? У каждого есть своя «малая родина». Он родился в Бриве. Ага! Вот и Фарид! Добрый дух этого дома.
И правда, величественно ступая, в сопровождении полудюжины слуг к ним приближался огромного роста египтянин в галабии и белом тюрбане. Он был не первой молодости, о чем свидетельствовала седоватая бородка, но на его темной коже не было заметно ни одной морщины.
— Салям алейкум, господин Адальбер!
— Ва алейкум ас-салям, Фарид!
— Мы ждали вас.
— Ждали?
— Нам позвонили из отеля. Могу я позволить себе поприветствовать ваше сиятельство? — склонился он перед Альдо, поблагодарившего его улыбкой. — Господин у себя, в рабочем кабинете.
Как только доставят ваши вещи, мы перенесем их к комнаты.
— Ну, что я тебе говорил? — победно констатировал Адальбер, хлопнув друга по плечу. — Он необыкновенный человек!
Альдо скоро и сам в этом убедился. В сопровождении Фарида они миновали анфиладу изящно обставленных комнат со сверкающими полами, покрытыми роскошными коврами, и вошли в «рабочий кабинет» хозяина. О боже! Они очутились в настоящем бедламе. Повсюду были разбросаны книги, карты, научные журналы. Особенно много их было рядом с диваном, на три четверти заваленным скрученными в рулоны папирусами. Письменного стола почти совсем не было видно из-за нагромождения бумаг и раскрытых книг: на них вместо закладок стояли старинные глиняные горшки, из которых торчали гусиные перья, цветные карандаши и кисточки. И тем не менее здесь и не пахло убогостью! Напротив, на полках забитого литературой трехстворчатого книжного шкафа выделялись несколько великолепных старинных книг.
На красном кожаном пуфе, стоящем на полу, сидел человек. Он был одет в белую галабию, но на его седой голове, с откинутыми назад волосами, не было тюрбана. Изборожденное морщинами лицо было полускрыто за огромными очками, которые, кстати, нисколько не портили правильные черты его облика. Когда они вошли, он стал зачитывать вслух отрывок совершенно удивительного текста из папируса, исписанного иероглифами:
«Я не пропущу тебя, — сказал дверной крючок, — если ты не назовешь мне мое имя,
Имя твое — стрелка весов из зала истины и справедливости;
Я не пропущу тебя, — сказала правая створка двери, — если ты не назовешь мне мое имя,
Имя твое — защитник справедливости;
Я не пропущу тебя, — сказала левая створка двери, — если ты не назовешь мне мое имя,
Имя твое — защитник сердечной справедливости;
Я не пропущу тебя, — сказал дверной порог, — если ты не назовешь мне мое имя,
Имя твое — колонна, поддерживающая землю;
Я не отворю тебе, — сказал замок, — если ты не назовешь мне мое имя,
Имя твое — тело, рожденное Матерью;
Я не дам тебе вставить ключ, — сказала замочная скважина, — если ты не назовешь мне мое имя;
Имя твое — глаз Крокодила Себека, владыки баку».
— Я и не знал об этом тексте, — удивился Адальбер. — Откуда вы его выкопали?
— Это волшебное заклинание, предназначенное для того, чтобы отворить врата на пути причащения усопшего. Оно содержалось в «Книге мертвых», хотя сам я его там никогда не видел. Я откопал это заклинание у старого ворюги Юсуфа Хаима. А ты знал о нем?
— Нет, а то бы вспомнил, хотя на самом деле в нем нет ничего нового: мы и так знали о
