выше ста шестидесяти сантиметров ростом проводил на яхте «Роберт Брюс» значительно больше дней своей жизни, нежели в своем шотландском замке. За этим неисправимым эгоистом водилась единственная слабость: почти религиозное преклонение перед донной Изабеллой. Узнав, что она овдовела, он тут же примчался, чтобы сложить к ее ногам свое древнее имя, яхту и миллионы, но мать Альдо не могла вычеркнуть из сердца память о муже, которого поклялась любить до последнего часа.
– Жизнь, как и платья, не стоит перекраивать, – говорила она. – Их, пожалуй, и можно надеть после этого, но печати творческого гения уже не останется...
Влюбленный сильнее, чем готов был это признать, сэр Эндрю воспринял отказ как должное, но не смирился с поражением и каждые два года, как верный рыцарь, возвращался, чтобы с почтением преклонить колени перед дамой сердца, обратив к ней свои мольбы, приукрашенные огромным букетом цветов и корзиной редких пряностей, доставлявших необыкновенную радость Чечине. Сэр Эндрю знал, что Изабелла не приняла бы ничего другого...
Этот человек также был вне подозрений.
Перечень Дзаккарии заканчивался супружеской парой друзей-румын, приехавших крестить ребенка.
– Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю, – вздохнул Дзаккария. – Ни на кого нельзя подумать, однако тот, кто совершил это мерзкое преступление, должно быть, хорошо знал нашу княгиню и даже имел доступ в ее комнату.
– А врач, лечивший ее после того, как прежний слег?
– Доктор Личчи? С тем же успехом можно заподозрить Чечину или меня. Этот молодой человек просто святой. Для него деньги имеют смысл только тогда, когда ими можно воспользоваться, чтобы помочь больным. Личчи – врач бедняков, и он гораздо чаще сам оставляет купюру на краешке стола, нежели требует плату за лечение. Госпожа княгиня очень любила доктора и часто в делах благотворительности прибегала к его услугам...
Альдо решил на время оставить вопрос открытым. Теперь надо было нанести визит кузине Адриане, последней из тех, кто видел живой донну Изабеллу. Нет, по поводу кузины у него не возникало никаких сомнений: она всегда была его другом, почти сестрой, и Морозини уже упрекал себя за то, что не предупредил ее о своем возвращении. Адриана была так же умна, как красива, и очень любила свою тетю Изабеллу; может быть, она хранила в памяти какую-то деталь, которая сможет направить его поиски в нужное русло.
– Отвези меня к графине Орсеоло, – сказал Альдо гондольеру, – но плыви вдоль Дворцовой набережной, я еще не поприветствовал Сан-Марко, хотя должен был с этого начать.
Дзиан улыбнулся и концом длинного весла оттолкнулся от покрытых зеленью ступеней, чтобы лодка отплыла от берега. Альдо устроился на сиденье, укутавшись в пальто. На воде было прохладно. Уже наступила зима, и погода предпочла робкому утреннему солнцу серый туман, на весь день окутавший город.
Над тихой водой прозвучало эхо скрипки, настраивающейся на мелодию вальса, и вернувшийся домой венецианец улыбнулся, усмотрев в этом определенный символ: разве не естественно, что Венеция, чья древняя красота и беспечная душа служили ей защитой в годы лихолетья, первый взмах своей волшебной палочки обратила к оркестру великолепной жизни, которая, конечно, только и ждет, чтобы возродиться...
Они проплыли мимо темного и молчаливого дворца Лоредана, принадлежавшего прежде дону Карлосу, претенденту на испанский трон, а затем перешедший, должно быть, к дону Хайме, его сыну. Дворец, наверное, опустел или был просто заброшен. Однако князь Морозини помнил, как однажды вечером, сидя в своей гондоле, слушал «Лунный свет» Дюпарка, который исполняла во дворце фантастическая певица Нелли Мельба, а аккомпанировал ей американский пианист Джордж Коуплэнд. То был миг высшего блаженства, и как прекрасно было бы сегодня вечером пережить его вновь...
Альдо попросил гондольера плыть помедленнее, чтобы полюбоваться белыми куполами церкви Санта- Мария делла Салюте, послал привет Догане да Мар, морской таможне, затем, проплыв канал, превратившийся в бассейн, велел остановиться напротив Пьяццетты, чтобы вновь пережить необыкновенные ощущения при виде потускневшей позолоты собора Сан-Марко и белого кружева Дворца Дожей, а затем проскользнуть под призрачной тенью Моста Вздохов, оккупированного влюбленными со всего света, забывшими или не подозревающими, что упомянутые вздохи не имеют никакого отношения к любви.
Графиня Орсеоло жила неподалеку в маленьком родовом дворце, соседствующем с церковью Санта- Мария Формоза. Там к краю набережной подходила стена, по гребню увитая черным плющом, узкий портал из белого камня с фонарями по бокам украшала ажурная перемычка. Гондола остановилась в этом месте, и Морозини постучал в дверь бронзовым молотком. Через секунду чья-то рука приоткрыла дверь и незнакомый Альдо слуга с точеным профилем строго оглядел пришедшего.
– Что вы хотите? – спросил он так неучтиво, что Морозини возмутился.
– Похоже, за четыре года порядки в этом доме существенно изменились, – сухо заметил он. – Я хочу видеть графиню Орсеоло, разумеется.
– А вы кто такой?
Слуга собрался загородить гостю дорогу, тогда Альдо, упершись тремя пальцами в грудь нахала, заставил его отойти в сторону.
– Я – князь Морозини, хочу видеть мою кузину, и вы не сможете мне помешать!
Не обращая больше внимания на странную личность, Альдо пересек крохотный дворик, заросший дикими растениями, подбиравшимися к старому колодцу, и ступил на крутую лестницу, поднимающуюся к хрупким столбикам готической галереи, за которыми синим и красным цветом поблескивал витраж, освещенный изнутри.
Однако грубиян, открывший дверь Морозини, не сдавался. Оправившись от шока, он ринулся на лестницу и закричал:
– Спускайтесь! Я приказываю вам немедленно спуститься!
Морозини начал терять самообладание и собрался резко ответить ему, но в этот момент дверь галереи открылась, пропуская женщину, которая замерла на мгновение, а затем бросилась на шею посетителю, смеясь и плача одновременно:
– Альдо!.. Неужели это ты?.. Какая радость, боже мой!
Ее волнение поразило Альдо. Никогда еще кузина не выражала так бурно своих добрых чувств по отношению к нему... Будучи на пять лет старше наследника рода Морозини, дочь единственного брата князя Энрико, – умершего, кстати, значительно раньше его! – в юном возрасте обращалась со своим кузеном с подчеркнутым пренебрежением, граничащим с высокомерием. Но на этот раз она расчувствовалась.
Обрадованный таким приемом, Альдо испытывал некоторую неловкость из-за того, что в нескольких шагах от них стоял бесцеремонный слуга, однако ласково обнял кузину.
– Может быть, все-таки войдем в дом... если, конечно, этот человек не возражает? – заметил Морозини.
Адриана рассмеялась и, прежде чем повести за собой посетителя, решительным жестом удалила слугу.
– Следует простить Спиридона за то, что он слишком ревностно разыгрывает из себя сторожевую собаку, – сказала она, – но этот парень предан мне душой и телом с тех пор, как я подобрала его, умирающего от голода, на пляже Лидо. Этот молодой корфист[12] бежал из турецкой тюрьмы, и, поскольку у меня не осталось средств на содержание слуг, он взял на себя их обязанности – таким образом, речь идет о взаимопомощи. Моя старая Джиневра становится все неповоротливее. Поэтому молодой и сильный слуга мне очень кстати, согласись? Но как ты здесь оказался? Почему не предупредил меня?
– Я никому не сообщил о своем приезде, – солгал Морозини. – Не хотел, чтобы меня встречали. Знаешь, у пленных появляются странные причуды...
Продолжая беседу, Морозини окинул взглядом гостиную, где ему было так приятно оказаться вновь. Чисто женское убранство этой внушительной по размерам комнаты создавало теплую интимную атмосферу. Все здесь способствовало этому: шелковая стенная обивка цвета опавших листьев, бледно-бирюзовые бархатные скатерти на столах, шелковые абажуры, расставленные повсюду букеты цветов, разбросанные в
