жизнь под чужим именем, под угрозой шантажа или доноса продлится долго? А я предлагаю вам жизнь на свободе, в новой стране, в моей стране. Я даже не прошу принадлежать мне, а только уехать вместе. Мой корабль…
– Я знаю! – закричала Марианна. – Я знаю также, как вы его добыли, этот корабль. Не думаете ли вы, что я смогу когда-нибудь забыть это? Нет, Язон Бофор, пока я жива, память об этом будет гореть во мне так же, как и ненависть.
– Я не прошу вас забыть все, – нетерпеливо сказал Бофор. – Я прошу вас последовать за мной, позволить мне спасти вас. Клянусь, что здесь вы в опасности!
– Франция воюет с Англией. Английская полиция не достанет меня здесь.
– Дело не в этом! Вам грозит опасность похуже полиции.
– Какая же?
– Я не могу сказать. Но она очень серьезна.
– Если вы хотите, чтобы я вам поверила, надо сказать все.
– Но я не могу!.. Это невозможно!
– Тогда это меня не интересует! И ваши предостережения тем более! Кстати, почему вы так стремитесь спасти меня, если я действительно в опасности?
– Может быть, потому, что я никогда не мог спокойно видеть, как уничтожают произведения искусств, а вы прекраснейшее из всех, или, может быть, просто потому, что у меня есть искреннее желание возместить вам то, что я отнял. Уедем со мной, Марианна, и я кля… я обещаю вам именем всего самого святого для меня, что вы не пожалеете!
Внезапно Марианна повернулась к нему спиной. Скрестив на груди руки, она стала ходить взад-вперед, пытаясь бороться с коварным успокоением, охватывавшим ее, удивительным желанием послушаться этого человека, довериться ему и тщетно пытаясь разжечь свой гнев.
– Поистине, это слишком просто! Итак, вы полагаете, что достаточно нескольких объяснений и немного раскаяния, чтобы все уладить? После этого стоит только протянуть благородную руку и сказать: «Пойдем со мной, я хочу возместить…», чтобы я согласилась с закрытыми глазами следовать за вами. Да, это было бы действительно слишком просто! Но об этом нужно было подумать до того, как ограбить меня и унизить! Теперь слишком поздно, вы слышите, слишком поздно! Я лучше буду жить в изгнании, скрываться, терпеть лишения и переносить страдания, чем соглашусь принять что-либо от вас. Как вы не понимаете, что я вас ненавижу!
Она бросила ему в лицо последние слова и, ощутив жестокое удовлетворение при виде его побледневшего лица, обрадовалась этому, как победе, смутно надеясь, что он признает себя побежденным и позволит ей укротить его. Но этому человеку, словно выкованному из железа, слабость была незнакома. Он пожал плечами, медленно подошел к креслу и бросил на руку большой черный плащ с тройным воротником. Когда он повернулся, лицо его было бесстрастным. В глазах потух теплый огонек.
– Вы ничего не поняли! И вы еще ничему не научились, не так ли? – сказал он строго. – Вы думаете всегда быть государыней в своей маленькой империи? Вы считаете, что вещи и люди подчинятся вашим желаниям и радостно приветствовать пинки капризной проказницы? Боюсь, что вас скоро ждет жестокое разочарование, более жестокое, чем в недавнем прошлом! Но вы сама себе хозяйка! Итак, прощайте, Марианна Малерусс, поступайте по своему усмотрению. Однако, если…
– Бесполезно! – оборвала Марианна, непоколебимая в своей гордыне и злобе.
Но он не подал вида, что слышит ее, и спокойно продолжал:
– Если вас, однако, охватит сожаление или желание познакомиться с солнечной страной, где распускается хлопок, где поют негры, где вы сможете жить свободной женщиной, с высоко поднятой головой, постарайтесь вспомнить, что я буду еще некоторое время в Париже: отель Империи, улица Серутти. Я буду ждать.
– Я не приду!
– Может быть, и придете. Поразмыслите, Марианна. Гнев – плохой советчик, а вам угрожает реальная опасность. Не забудьте главное: я желаю вам только спокойствия и счастья!
Черный плащ взвился, когда он бросил его на плечи, Бофор стремительно направился к двери. Марианна неподвижно стояла у камина, но когда он уже выходил, остановила его.
– Еще одно слово! Скажите… Селтон полностью разрушен?
В свою очередь, Язон Бофор почувствовал желание быть жестоким и ответить ударом на удар этой прозрачной статуе, непреклонной в своем упрямстве, увидеть смятение в безжалостных зеленых глазах.
– Нет! Там осталось достаточно для того, кому я его продал за хорошую цену. И я смог благодаря этому приобрести большой корабль.
Марианна закрыла глаза, пряча от него слезы. Ей так хотелось, чтобы от любимого дома камня на камне не осталось.
– Уходите… Уходите немедленно!
Она не видела ни его движения в ее сторону, ни полного гнева и боли взгляда, она не слышала, как он с трудом подавил тяжелый вздох. До нее донеслось только:
– Имейте мужество смотреть фактам в лицо и не отказывайтесь так глупо от того, что вам предлагают!
Она открыла глаза только тогда, когда поток холодного воздуха заставил ее вздрогнуть. Открытая в пустоту ночи дверь слегка покачивалась. Порыв ветра ворвался в павильон и взметнул пепел в камине. Марианна нагнулась, подняла плащ и, накинув его на плечи, укрылась в исходящем из него тепле. Снаружи Язон Бофор быстрыми шагами шел к освещенному дому, а его плащ хлопал на ветру, как парус «Летучего Голландца».
Внезапно Марианна почувствовала, что замерзает. Ей захотелось снова увидеть Бофора здесь, слушать его рассказы о той неизвестной стране, полной солнца и грустных песен, стране, где она могла бы стать другой, не переставая быть самой собой. Она побежала к двери и хотела окликнуть его. Но нет, это невозможно! Она не может последовать за человеком, купившим ее на одну ночь, как простую публичную девку, за человеком, который хладнокровно ограбил ее, чтобы поправить собственные дела. Она не имеет права ступить на борт корабля, оплаченного Сел-тоном! Прочь, искушение! Она не свернет с избранной дороги, и пусть будет хуже ее камням! Но где-то в подсознании билась тревожная мысль. Почему он сказал, что она в опасности? Почему настаивал на ее отъезде? Найти ответ на эти вопросы было невозможно, но когда она, в свою очередь, возвращалась в дом, память повторяла, как припев: «Отель Империи, улица Серутти… Отель Империи, улица Серутти».
Занятная вещь – память!
Четыре слова адреса неотвязно преследовали Марианну, когда она несколько минут спустя вошла в свою комнату, и она невольно переложила их на засевшую в памяти мелодию Паэстиелло.
В этот поздний час в доме было тихо. Большинство гостей разъехались вскоре после ужина, но в салонах, где склоняли головы увядающие от жара свечей цветы, были расставлены многочисленные столики для игры. Вист завладел изящными помещениями, и в них царил особый род удивительной тишины, рожденной сдерживаемым дыханием, плохо скрытым волнением и плененным перипетиями игры рассудком. Все эти люди с напряженными лицами, казалось, участвовали в каком-то таинственном обряде, который заставлял их сжимать губы и делал глаза колючими и пронизывающими. Не замечая слуг, бесшумно скользивших между столами с бокалами шампанского на серебряных подносах, они видели только ярко раскрашенные кусочки картона, равномерно падавшие на зеленое сукно. За исключением обязательных фраз слышалось только позвякивание золота, переходившего из рук в руки, и Марианна, заметив через полуоткрытую дверь этот спектакль, с отвращением отвернулась. Она всегда недолюбливала карточную игру, а после ночи в Селтоне стала считать ее своим личным врагом. Не обнаружив среди играющих Бофора, она ощутила невольное удовлетворение. Если бы она увидела его среди этих азартных игроков, она не смогла бы думать о нем без отвращения. И она честно призналась себе, что заглянула туда, только чтобы проверить, там ли он. Но американец, должно быть, покинул отель сразу же после расставания с нею.
Выйдя из удушающей немного двусмысленной атмосферы первого этажа, Марианна нашла свою комнату гаванью мира и тишины. Огонь весело пылал в украшенном рождественскими розами камине, а открытая постель манила свежестью белоснежных простынь. Повернувшись спиной к письменному столу, на котором
