Несмотря на умение владеть собой. Жилю показалось, будто пол уходит у него из-под ног, так как то, что он увидел, было действительно невообразимо: из темноты возникло его собственное лицо, только старше лет на двадцать – двадцать пять…
Лицо имело землистый оттенок, морщины пережитых страданий отметили его той мрачной печатью, которая напоминает о близкой могиле, но сходство с лицом Жиля было настолько полным, что казалось невероятным. Те же мощные челюсти, та же опаленная жарким солнцем кожа, тот же прямой нос с маленькой горбинкой, напоминающий клюв хищной птицы, та же саркастическая складка в уголке четко очерченного рта, те же брови, слегка приподнятые к вискам, но во всех чертах было меньше молодой свежести и больше утомления от прожитых лет. У Жиля возникло жуткое ощущение, что он видит самого себя через два-три десятка лет нелегкой жизни, как в заколдованном зеркале ведьмы…
– Вы знаете… кто этот человек? – тихо спросил он.
Ферсен пожал плечами.
– Солдат из Туренского полка, один из людей маркиза де Сен-Симона, из тех, кого флот перевез с Антильских островов. Но, между прочим, он бретонец… как и вы! Я навел справки и узнал лишь, что это некий Пьер Баракк, родом откуда-то из-под Реца.
Жиль молчал… Перед его глазами возникла страница старой книги, которую он прочел однажды вечером в Эннебоне, в доме своего крестного – приходского священника. Это была страница из гербовника Бретани.
«Сеньор де Ботлуа де Лезардрие дю Плесси-Эон де Кермено де Коэтмер де Баракк…»
И одновременно он услышал голос аббата де Талюэ: «Его звали Пьер…»
Могло ли так случиться, что судьба наконец свела его с тем, кто всю его короткую жизнь казался ему недостижимым миражем? Потрясенный, он наклонился над неподвижным телом, жадно всматриваясь в свое собственное отражение… Отражение, которое так хорошо объясняло ненависть его матери к нему, к сыну, ненависть, которая росла с каждым годом, по мере того как рос он сам, и по мере того как увеличивалось его сходство с человеком, воспоминание о котором вызывало в ней отвращение.
Глядя на это неподвижное лицо. Жиль испытывал радость, смешанную с отчаянием, и по этому отчаянию он понял, что сердце его не обманывало. Ему всегда так хотелось сблизиться с этим человеком, так хотелось отдать ему всю свою любовь, которая Мари-Жанне была не нужна… И вот его желание исполнилось! Но этот человек умирал, даже не зная, что причиняет этим боль сыну, и невозможно было дать ему хоть немного нежности и ласки.
Как бы сквозь туман Жиль услышал голос Акселя Ферсена:
– В Бресте, перед дуэлью… вы мне сказали, что не знаете вашего отца, что…
– Что я незаконнорожденный? Не бойтесь этого слова, господин граф! Я к нему привык…
– Я не боюсь его. Ведь были знаменитые незаконнорожденные… Как звали вашего отца?
– Пьер… Пьер де Турнемин.
– А вы знаете… какой у него был герб?
– Щит с лазоревыми и золотыми полями и девизом «Aultre n'auray…».
Не говоря ни слова, швед что-то вложил в руку Жиля, чьи пальцы инстинктивно сжались. Это был тяжелый золотой перстень с эмалевым изображением герба, только что описанного Жилем.
Затуманенными от слез глазами он секунду без удивления смотрел на синий с золотом перстень, затем осторожно, с безграничной почтительностью коснулся его губами и отдал Ферсену.
– Где вы нашли это? У него на пальце?
– Нет. Он носил перстень в маленьком кожаном мешочке на шее. Впрочем, я сейчас положу его обратно.
Швед сделал это так осторожно, что раненый ничего не почувствовал, но потом он снова заметался на своем ложе, слабо стоная.
– Он тяжело ранен, не правда ли? – голос Жиля дрогнул, а сердце сжалось. – Он умрет…
– Скорее всего… Пуля попала ему в левое бедро, но он может прожить еще несколько часов… или даже дней. Пока что он находится под действием снотворного, которое ему дал мой верный Свен, а он кое-что смыслит в медицине.
И только тогда Жиль заметил человека, сидевшего возле кровати. В отличие от других слуг, он не носил ливрею, а был одет в простой черный костюм. Лицо его не было знакомо Жилю.
– Вы его не знаете, – объяснил граф. – Он у меня только с весны. Моя сестра София волновалась за меня и прислала его служить мне. Ваш отец будет в хороших руках…
Это слово тронуло Жиля, но он все же запротестовал:
– Не называйте его так, сударь. Он, может быть, не захочет… – оборвал он свои слова.
Швед пристально взглянул на молодого человека.
– Учитывая то, кто вы такой, это бы меня удивило. Или мы оба ошибаемся, и он не ваш отец, так как в таком случае он бы не заслуживал такого сына.
Раненый стонал все сильнее, и Свен отвел обоих мужчин на другой конец палатки.
– Ему надо отдохнуть, – сказал он. – Я сделаю так, чтобы он проспал до вечера.
– Можно мне остаться с ним? – умоляюще попросил врача Жиль. – Я не буду мешать, я не…
– Нет. Ему немного лучше, и я думаю, что к вечеру он придет в себя. Тогда милости прошу!
– Приходите поужинать со мной! – сказал Ферсен. – Если что-то случится, не беспокойтесь, я вас
