поскольку вообще-то было принято брать с собой горничную. Однако Франсис решил, что нет смысла таскать за собой слуг. В доме, куда они направлялись, было достаточно вышколенной прислуги. В услужение к Мелани поступит премилая девушка родом из Ниццы, которая прекрасно знает свое дело.
Чтобы успокоить горничную, Мелани обняла ее, говоря, что шесть или семь недель промелькнут так быстро, что она и не заметит. Она тепло попрощалась с Фройлейн, поскольку в конце концов та была ей приятной спутницей. Она взяла адрес гувернантки, пообещав часто ей писать и добавив, что, возможно, позже она навестит ее.
– Мой супруг обожает путешествовать, я тоже. Мы с удовольствием съездим в Германию.
Наконец после тактичного напоминания дяди Юбера наступила минута отъезда. Леони взяла саквояж и несессер (чемоданы были уже отправлены), у Мелани в руках осталась только муфта из меха скунса, служившая ей одновременно сумочкой, и дорожный сундучок с драгоценностями. У нее теперь было их достаточно: кроме жемчуга и украшения, подаренного дядей, были еще драгоценности, купленные Франсисом в качестве свадебного подарка, что доказывало его щедрость.
Прием был в самом разгаре. По-видимому, гости не собирались расходиться, пока на столах останется хоть крошка угощений. Дом был полон взрывами смеха и шумом разговоров, и Мелани подумала, вспомнит ли о ней мать, чтобы хотя бы попрощаться.
Однако она явилась в сопровождении Юбера в ту самую минуту, когда Франсис помогал ей сесть в экипаж. Откинув меховой капор на плечи, она бурно расцеловала дочь:
– Будь счастлива, дорогая моя! Я всегда хотелатебе только счастья, и надеюсь, ты будешь об этом помнить.
Потом, сжимая руки зятя в своих, добавила:
– Берегите ее, дорогой Франсис. Будьте с ней ласковы и терпеливы, ведь она совсем еще ребенок… А теперь уезжайте, уезжайте скорей, а то я сейчас расплачусь! Знаю, это так естественно, но я не люблю привлекать к себе внимание!
Бог свидетель, однако, что она была просто мастерицей в этом деле. Мелани с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться и не поаплодировать ей. Пора бы ей уже перестать изображать из себя Сару Бернар. Похоже, что Франсис подумал то же самое, так как Мелани уловила насмешливую искорку в его глазах.
– А мне вы не пожелаете счастья, дорогая матушка? – спросил он.
– Матушка? – переспросила Альбина. Ее лирический настрой вмиг улетучился, она явно была озадачена.
– Разве я не ваш зять? Я теперь вправе называть вас так почтительно. А может быть, вам предпочтительней теща?.. Поехали, Себастьян! Мы опаздываем.
Лошади двинулись рысью, а Оливье Дербле, сидевший рядом с дядей Юбером напротив молодых, поспешил поднять стекло, потому что в карете было отнюдь не жарко. Черная с золотом фигура Альбины, похожая на статую из золота и слоновой кости в каминной раме подъезда, исчезла в сером тумане мартовского дня одновременно с лакеем, одетым в пурпурно-золотую ливрею, который сопровождал ее. Вот теперь детство Мелани действительно закончилось. Предстояло начинать жизнь взрослой женщины…
Мелани никогда не видела вокзала, откуда начинался путь на Лион и дальше, к Средиземному морю, известный под названием Лионский вокзал. Ее прогулки по Парижу ограничивались на востоке собором Парижской Богоматери. Она даже никогда не бывала в Ботаническом саду, таком чудесном, но считавшемся слишком простонародным местом. Ее познания экзотических животных не выходили за рамки зоосада в Булонском лесу, где гуляли няни с колясками или водили за руку детишек из хорошего общества. Сам Булонский лес был призван утереть нос знаменитому лондонскому Гайд-Парку. Хотя ботанику можно было изучать и по Большим парижским оранжереям… Она почтительно вглядывалась в это подобие дворца, новенького, с иголочки – ему еще не исполнилось и четырех лет – возведенное архитектором Дени во славу всех, кто был влюблен в Средиземное море, в Прованс или в город Лион, вторую столицу Франции. Построенное из белого камня с множеством огромных сводчатых застекленных арок с витражами сооружение с почти флорентийской горделивостью вздымало ввысь нечто вроде башни в форме нераспустившегося тюльпана высотой в шестьдесят четыре метра, на вершине которой показывали время смотрящие на все четыре стороны света часы.
Снаружи здание производило впечатление безмятежного покоя, которое, однако, мгновенно улетучивалось, когда путешественники входили под высокие своды, откуда расходились двенадцать железнодорожных путей. Здесь пахло остывшим дымом и углем, служащие в синих рабочих блузах деловито сновали по перронам, грузчики катили свои тележки, железные колеса которых издавали немыслимый шум, за которым едва можно было услышать крики «Берегись!», картину довершала постоянно спешащая толпа пассажиров, подгоняемая страхом опоздать на свой поезд.
Миновав эту разноцветную толпу женщин, орущих детей, стариков, собак на поводке, кошек в корзинках, от которой пахло мятной водкой «Риклес», потом, пылью, кошачьей мочой или духами «Эдельвейс царицы», особо любимыми в среде мелкой буржуазии, вы попадали в совершенно иную атмосферу: все утрясалось и успокаивалось. Пройдя почти незаметный контроль служащих в фуражках с галунами, пассажир оказывался на перроне, вдоль которого пролег, как хищник на отдыхе, великолепный силуэт фешенебельного Средиземноморского экспресса: длинная вереница спальных вагонов из светлого тикового дерева и начищенной до ослепительного блеска меди. Вагоны, подобно драгоценным лаковым шкатулкам, шли в обе стороны от вагона-ресторана. Около них сгрудились тележки, с которых в них грузили сундуки, чемоданы и другой крупный багаж.
На этом перроне, предназначавшемся для привилегированной публики, толпы не было. Там стояли или прохаживались под руку с кавалерами дамы под вуалью, в шляпах с перьями, одетые в бархат или тонкое дорогое сукно, в капорах, манто, подбитых шелком меховых накидках, благоухающих духами от Герлена, Убигана или Пиве. Кавалеры были одеты у лучших лондонских портных. Те, кто помоложе и поспортивнее, предпочитали костюмы и куртки из тяжелого габардина, а те, кто знал, что этот поезд – просто фешенебельный отель на колесах, облачились в темные фраки и пышные шелковые галстуки. Некоторые дамы путешествовали одни. Они время от времени приветствовали знакомых, протягивая им руку в тонкой перчатке и обмениваясь несколькими любезными фразами.
У входа в каждый спальный вагон стоял служащий в красновато-коричневой форме с серебряными пуговицами. На высоко застегнутом воротнике поблескивала эмблема Международной компании поездов дальнего следования. Плоская фуражка с лакированным козырьком, напоминавшая головной убор морских офицеров, завершала наряд. Служащий отмечал в особой книжечке подходящих к его вагону пассажиров, предварительно почтительно их поприветствовав.
Сейчас он был очень занят, так как несколько человек явились на посадку одновременно.
