дурное настроение врача: за двустворчатыми, украшенными тонкой резьбой дверьми слышался громкий шум, как в перепуганном птичнике. Бувар не дал Мари времени рта раскрыть.
– Куда, черт побери, вы обе пропали? – вскричал он, метнув на госпожу де Сенесе строгий взгляд черных глаз. – Я осматривал ее величество, когда на нас накинулись все эти парижские принцессы королевской крови! Сначала госпожа де Гемене и госпожа де Конти, потом мадемуазель, которая принялась порхать по всей спальне, желая во что бы то ни стало потрогать животик ее величества, затем госпожа де Конде...
– Они уже там? Они же, я видела, приехали всего несколько минут назад.
– Наверное, они галопом промчались по лестнице, спеша сюда, и мне пришлось уступить им место. Зачем я им? – с досадой прибавил он. – Вы только послушайте! Каждая привезла с собой свой рецепт, свой эликсир, не знаю что еще!
Ничего не ответив, Мари начала с того, что преградила дорогу герцогине Вандомской, ее дочери и графине де Суассон.
– Скоро вы увидите королеву, – солгала она. – Сейчас я должна проводить к ней доктора Бувара. Пойдемте, госпожа де Сенесе!
И обе женщины проникли в спальню, где было жарко, как в печке. Какая-то добрая душа сочла полезным для здоровья закрыть окна: тяжелый аромат духов и дыхание множества женщин создали невыносимо удушливую атмосферу.
Среди этой суеты несчастная королева, красная, вспотевшая под атласными простынями, которые прилипли к ее бесформенному телу, старалась ответить всем, задыхаясь от спертого воздуха: никого это не волновало, хотя одна из фрейлин лениво обмахивала веером свою госпожу. Начало сентября было очень жарким, и солнце даже в конце дня нещадно жгло высокие окна.
Мари, быстро поклонившись всем присутствующим, тотчас поспешила открыть настежь окно, потом громким и твердым голосом произнесла:
– Дорогие дамы, не кажется ли вам, что вы несколько стесняете королеву и мешаете врачу оказывать королеве необходимую помощь?
– Не преувеличивайте, госпожа д'Отфор, – сухо возразила ей принцесса де Конде. – Мы привезли дары, которые должны помочь ее величеству...
– Я умоляю простить меня, госпожа принцесса, но разве вы не замечаете, что королева задыхается? Вас смогут обвинить в цареубийстве... особенно если родится дофин! Полагаю, для всех будет удобнее отправиться в свои покои.
Недовольно ворчащие, брюзжащие, но укрощенные принцессы одна за другой покинули спальню. Бувар бросился к своей пациентке, которая, протянув дрожащую руку камеристке, слабеющим голосом спросила:
– Почему вы оставили меня, Мари? Я чувствую себя не слишком хорошо... совсем плохо...
Каждый, кто довольно долго не видел Анну Австрийскую, узнал бы ее с трудом, так сильно изменила королеву беременность. Лицо королевы, всегда дышащее свежестью, несмотря на тридцать восемь лет, теперь было похоже на страшную маску, как у любой беременной женщины. В первые месяцы беременности ее мучила тошнота, и из опасения, что королева может потерять ребенка, как было уже несколько раз, Анне Австрийской было строго-настрого запрещено двигаться, даже ходить: королеву переносили с постели в кресло, потом из одного кресла в другое, потом снова укладывали в постель. Любительница вкусно поесть, она располнела, и у нее был пугающе огромный живот.
«Господи! – подумала Мари, когда королеву переносили в кресло. – Что сказал бы этот безумец Франсуа де Бофор, если бы сейчас увидел ее?»
Тем не менее она с большой нежностью ухаживала за той, кто подарит жизнь дофину. Даже если дофин своим рождением обречет мать на смерть.
В ночь с 4 на 5 сентября начались схватки. Об этом сообщили королю, находившемуся в Старом замке, и разбудили всех людей, кому полагалось быть свидетелями при родах. Курьер выехал в Париж для того, чтобы известить брата короля.
Около полуночи начались роды, но через три часа атмосфера стала невыносимой в спальне, где корчилась от боли будущая мать, окруженная женщинами в парадных туалетах, которые, казалось, присутствовали здесь на спектакле, не проявляя особого волнения или сострадания. Боясь ночной прохлады, окна опять закрыли, и в спальне снова стало нечем дышать. Схватки были мучительными, потому что плод в утробе матери находился в поперечном положении. Около шести утра доктор проговорил, что дела идут все хуже...
Мари д'Отфор, стоя незамеченной в проеме высокого окна, как она любила делать, заплакала. Король, который до этой минуты сидел неподвижно в кресле и молчал, встал и подошел к ней.
– Перестаньте распускать нюни! – грубо приказал он. – Никакого повода для огорчений нет. – Потом едва слышно прибавил: – Я, например, буду очень доволен, если спасут ребенка, а вам, мадам, представится повод скорбеть о матери...
– Как вы можете быть столь жестоким, столь бесчувственным? – возмутилась Мари. – Ведь это ваш ребенок терзает вашу супругу...
– Правильно! И он важнее всего...
– Вы заслуживаете дочери!
– Будет так, как решит Бог! Пойду переговорю с Буваром.
И возобновилось бесконечное ожидание, изматывающее даже тех, кто отстраненно наблюдал за происходящим. Раздираемый между надеждой и ужасом, Гастон Орлеанский стоял с посеревшим лицом... Чтобы немного успокоить свое возбуждение, Мари подошла к Элизабет де Вандом, которая вместе с матерью беспрестанно молилась, и опустилась рядом с ней на колени.
– У вас есть известия о вашем брате, герцоге де Бофоре? – шепотом спросила она.
– Три дня назад он вернулся, получив новое ранение. К счастью, не слишком тяжелое. Впрочем, он едва не погиб: у его ног разорвалась мина, когда он возвращался к себе в палатку.
Сердце камеристки почти перестало биться. Это не случайность, это покушение! На этот раз Бофор спасся... Но уцелеет ли он при следующем покушении?! А в том, что оно будет, Мари не сомневалась.
В половине двенадцатого следующего дня, когда приступы боли у королевы немного успокоились, Бувар посоветовал королю не откладывать обед. Король поспешно согласился, пригласив всех присутствующих в спальне присоединиться к нему, но успел лишь сесть за стол, как прибежал паж, объявивший, что королева разродилась.
– Кто же родился? – как можно спокойнее произнес король.
– Государь, меня послали к вам, как только вышла головка...
Отшвырнув салфетку, Людовик XIII бросился в комнату к жене. На пороге спальни его встретила глубоким поклоном госпожа де Сенесе, обратившись к нему со словами:
– Государь, королева произвела на свет его величество дофина...
Король подбежал к постели; акушерка госпожа Перон держала на руках сверток из тонких льняных пеленок, в котором что-то шевелилось.
– Примите вашего сына, государь! – сказала она.
Людовик XIII упал на колени, вокруг громко зазвучали приветственные возгласы, а с дворцового двора донесся сигнал: во все стороны королевства помчались гонцы. Вознеся благодарственную молитву, король повелел распахнуть двери в парадную прихожую. Проходя мимо своего брата, которому явно было не по себе, Людовик XIII уже приготовился принимать поздравления свиты, когда его догнала Мари д'Отфор и остановила, дерзко взяв за локоть.
– Разве вы ее не поцелуете? – спросила она, кивнув головой в сторону кровати, вокруг которой суетились горничные. – Мне кажется, она это вполне заслужила.
Пара этих необычных влюбленных обменялась безжалостными взглядами. Людовик с недовольным видом дал подвести себя к жене, которая лежала едва живая, накрытая измятыми, испачканными простынями. Склонившись над ней, король поцеловал ее в лоб.
– Я благодарю вас, мадам! – сухо сказал он; потом повернулся лицом к королевскому духовнику, который должен был немедленно окрестить малютку малым крещением.
Королева в изнеможении закрыла глаза. Мари д'Отфор, тоже совершенно выбившаяся из сил,
