Бастард скоро обрел свободу, и теперь его считали одним из самых ярых сторонников присоединения Бургундии к Франции.
Он сразу узнал Фьору, приветливо улыбнулся и устремился ей навстречу.
– Мадам де Селонже? Чем мне благодарить судьбу за счастье снова вас видеть?
– Удача больших дорог, монсеньор. Я возвращаюсь к себе в Турень, а была в Париже.
– В Турень? Вы? – удивился Антуан. – А разве вы не в Бургундии? Тогда к кому же наконец присоединился ваш супруг?
– Вот уже более двух лет, как я не видела Филиппа, монсеньор. Судьбе понравилось разлучать нас...
– Как это получилось? – участливо спросил он.
– Это длинная и печальная история, которую не расскажешь на людях.
– Конечно. Но это можно сделать за столом. Я полагаю, что вы окажете мне честь и поужинаете со мной? Нам ведь надо так много рассказать друг другу!
– Я бы это сделала с большим удовольствием, но мы только что приехали: госпожа Леонарда и мой слуга, а сейчас мы ищем, где бы нам остановиться.
– А все лучшее занял я? – спросил Антуан с улыбкой. – Все устроится очень просто. Один из моих офицеров будет в восторге уступить свою комнату дамам. А ваш слуга поступит так же, как и мои: он ляжет спать в конюшне. Нет, нет! Вам от меня не ускользнуть! Вы попались мне в руки, и я вас не выпущу!
Одному из конюхов было дано приказание дожидаться появления Флорана, а Фьора и Леонарда прошли в гостиницу, где им была предоставлена одна из лучших комнат.
– Как полезно иметь такие высокие знакомства! – прокомментировала это событие Леонарда. – Они делают приятным любое путешествие!
– Все зависит от отношений. Нам не стоит гордиться знакомством с кардиналом Ровере... а вы еще не видели папу!
– Не думайте, что я сожалею об этом! Но я спрашиваю себя, что здесь делает этот бургундский сеньор?
Фьора узнала об этом, сидя за столом и отведывая паштет из щуки, одно из ее любимых блюд. Они ужинали вдвоем, а кушанья им приносил паж, который получал их одно за другим от трактирщика. Догадываясь, что Фьоре есть о чем с ним поговорить, Антуан Бургундский специально выбрал этот вечер, когда никого не ожидал, и она была ему за это очень признательна. Чтобы немного развлечь ее, он вначале рассказал о том, что его сюда привело: он ехал в замок Плесси-ле-Тур, чтобы высказать королю свою благодарность за то, что тот подтвердил его права на владение землями Бургундии и собирался добавить к ним новые.
– Я не думаю, – добавил он, – что ошибся, признав зависимость от французского короля. Если бы моя племянница решила сама править в Бургундии, то я бы, не задумываясь, вручил ей свою шпагу, но мне невыносимо видеть свою страну в составе Германской империи. Бургундия отделилась от Франции, но ее правители происходят от Людовика Святого, и над цветами лилии не должны летать немецкие орлы. Кроме этого, Максимилиан – это просто ширма, а настоящие государи – Валуа. Настало время, чтобы и Селонже это понял.
– Я не уверена, что он когда-нибудь это поймет, монсеньор, и боюсь, что отчасти разделяю его взгляды, – призналась Фьора.
– Вы сказали мне, что не виделись с ним около двух лет? Что же случилось? Сейчас у вас достаточно времени, чтобы рассказать мне вашу длинную историю, и я весь обратился в слух. Поверьте, что мною движет отнюдь не праздное любопытство, а самые дружеские чувства, которые я испытывал к вашему супругу, а также глубокое уважение, которое в течение этих страшных лет вызывало во мне ваше мужество. Сколько вам лет, донна Фьора? – неожиданно спросил Антуан Бургундский.
– Двадцать один год, монсеньор.
– Мне пятьдесят восемь. Я мог бы быть вашим дедом, и если я это подчеркиваю, то для того, чтобы вы знали, что можете ждать от меня понимания... и снисхождения.
– Мне это очень понадобится, монсеньор, потому что, когда мы с Филиппом расстались в Нанси, я была перед ним виновата. Я в это время думала, что с нашей долгой разлукой покончено, а он мечтал только о том, чтобы запереть меня в Селонже, а самому продолжать сражаться за мадам Марию. Я не могла этого вынести и...
– ...и разлука продолжилась. Я обещал вам свое снисхождение, дитя мое, но женщина – это прежде всего хранительница очага. Мадам Жанна-Мария, моя супруга, все эти трудные годы ни разу не покинула наш замок Турнегем. Она воспитала в нем наших детей, но... прошу меня простить: говорить должны вы, и какое вам дело до истории жизни такого старого человека, как я.
В этой атмосфере доверительности Фьора говорила очень долго и при этом не делала попыток уменьшить тяжесть своей вины по отношению к мужу, но ни слова не сказала о любовном приключении с Лоренцо Медичи и его недавних последствиях. Ее история остановилась на том, как она попала в аббатство Валь-де-Бенедиксьон...
– Следы Филиппа оборвались на пороге этого монастыря, и никто не смог мне сказать, что с ним стало. Признаюсь вам: мне приходила в голову мысль о том, что он потерян для меня навсегда. Возможно, что он так и остался с паломниками. Вернулся ли он вместе с ними? А оттуда куда он мог пойти? Сжалился ли кто- нибудь над человеком, потерявшим память? Мысль о том, что он мог погибнуть в полной нищете на одной из дорог, долго преследовала меня... но где мне его теперь искать?
Поскольку пажа уже давно отослали, Бастард сам наполнил кубок Фьоры, затем налил себе, глубоко посмотрел в ее огромные серые глаза и с улыбкой спросил:
– А почему бы не в Брюгге?
– В Брюгге? Но он ведь давно уехал оттуда!
– Туда всегда можно вернуться. Город очень красивый, он должен вам понравиться, и я полагаю...
Фьора не понимала – шутит ли он или говорит всерьез.
– Монсеньор, нехорошо смеяться надо мной.
– Но я совершенно серьезен. Я считаю, что наша встреча – это знак свыше: сам господь свел нас. Я могу вас уверить, что я абсолютно точно знаю, что мессир Селонже находился в Брюгге во время новогодних праздников.
– Это невозможно!
– Почему вы так думаете? Один из близких мне людей видел его при дворе герцогини и даже с ним разговаривал. Уверяю вас, что он полностью владел своей памятью и был к тому же слишком склонен к логическим рассуждениям, как мне рассказывали.
– А кто его видел? – спросила Фьора, которая все еще боялась поверить в такое счастливое совпадение. – Этот человек мог ошибиться?
– Чтобы ошибиться, надо было вообще его не знать, – улыбнулся Антуан Бургундский и продолжил, видя нетерпение Фьоры: – Мадам де Шулембург, свекровь моей дочери Жанны и лучшая подруга моей жены, знает Селонже с самого детства. Она нашла его похудевшим и несколько угрюмым, и, по правде сказать, он не склонен был вступать с нею в беседу. Эта дама несколько болтлива, но могу вас уверить, что это был именно он.
– Филипп в Брюгге! – в замешательстве проговорила Фьора. – Этого не может быть!
– Как хотите, но это так. Мадам де Шулембург была так потрясена этой встречей, что немедленно отправилась в Турнегем и рассказала обо всем моей супруге. Вы, наверное, знаете, что сейчас существуют некоторые трения между парой Мария—Максимилиан и королем Франции? Появилась какая-то возможность для переговоров... Но что с вами?
Фьора, побледневшая и изменившаяся в лице, казалось, не слушала собеседника. В ней боролись два противоположных чувства: радость и гнев. Радость она испытала от того, что Филипп жив и здоров, а гнев – что, едва восстановив силы от пережитого кошмара, он сразу же поспешил к своей драгоценной герцогине! И это означало, что он никогда не вернется к ней, что он окончательно перевернул ту страницу, на которой было написано ее имя! Она закрыла глаза, чтобы скорее обуздать свои чувства.
Прикосновение холодной мокрой ткани к лицу заставило ее открыть глаза. Антуан Бургундский прикладывал мокрую салфетку ей к вискам и был настолько обеспокоен ее состоянием, что Фьора невольно
