маркизу о нависшей над ним опасности, вырвал страничку, тщательно сложил ее. Затем, обращаясь к хозяину, спросил:
– Вы знаете маркиза Фуенте Салида?
– Очень хорошо знаю, сеньор, очень хорошо.
– Распорядитесь, чтобы ему немедленно отнесли это. Слышите? Без малейшей проволочки! Это очень важно. Может быть, даже для всего Тордесильяса.
При виде купюры, сопровождавшей послание, глаза трактирщика загорелись.
– Сейчас же пошлю официанта... А... а как насчет вина?
Была выбрана запыленная бутылка – херес, который обошелся князю не дешевле, чем отличное шампанское в «Ритце», – это-де единственная, последняя бутылка, которую придерживали «для особого случая». Затем Морозини вернулся наверх и присоединился к полицейскому, уже атаковавшему марципан.
Часом позже бронзовый дверной молоток в доме маркиза зазвенел под рукой Гутиереса. Почти сразу же прибежала испуганная служанка в ночной кофте и чепце. Следом за ней появился и сам дон Манрике, облаченный в цветастый халат. Смутное пламя свечи, которую он держал в руке, делало его физиономию еще более нелепой.
– Что вам угодно? – сурово спросил маркиз, и его тон в сочетании с внешностью привидения заметно поубавил уверенности у комиссара.
И все же упрямство победило. Разразившись наконец потоком извинений и любезностей, Гутиерес изложил, чего он хочет: следуя за князем от самой Севильи и совершенно пораженный тем, что тот приехал в Тордесильяс, комиссар полиции желал бы осмотреть дом, потому что... ну... в общем, ему неясно, не ломают ли перед ним комедию, и...
Презрение, которым маркиз облил полицейского, могло бы повергнуть в прах практически любого из его коллег, но этот, возможно, вдохновленный тем, что изрядно выпил, твердо стоял на своем. Мысли редко приходили Гутиересу в голову, но если уж он ухватится за какую-нибудь, то не отпустит и пойдет напролом, до конца. Оставив местного альгвасила, мобилизованного по такому случаю наблюдать за Морозини и маркизом, он решительно отправился вслед за служанкой, которой хозяин велел зажечь свет во всех комнатах и показать сеньору комиссару все, включая подвал и чердак.
– Давайте обыскивайте! – бросил Фуенте Салида с небрежностью уверенного в себе знатного вельможи. – А мы подождем здесь...
Произнеся эти слова, маркиз уселся на одну из скамеек нижнего зала, поставил подсвечник на пол и указал Морозини на другую скамью – напротив. Тот тоже сел. Охранник удовольствовался тем, что прислонился к столбу.
За все время обыска маркиз и князь не обменялись ни словечком. Фуенте Салида добросовестно изображал возмущение тем, что венецианец привел к нему полицию, однако мелькнувшая на его губах молчаливая улыбка недвусмысленно давала понять, как на самом деле он расценивает комедию, в которой они оба вынуждены принимать участие. Морозини, со своей стороны, наслаждался затянувшейся тишиной в сумерках зала, где они с маркизом выглядели так, словно бы бодрствовали у гроба некоего невидимого покойника. Это был замечательный отдых, особенно для человека, у которого началась мигрень. Морозини всегда плохо переносил крепленые вина, и херес, хотя он выпил совсем немного, все-таки сделал свое черное дело. Зато Гутиерес безо всяких последствий проглотил три четверти бутылки!
Князь задремал, когда полицейский вернулся – грязный до ужаса, весь покрытый пылью и с пустыми руками. Он определенно был зол, но все же счел необходимым извиниться.
– Должно быть, я ошибся. Господин маркиз, соблаговолите извинить меня. Но все-таки признайте: ваше внезапное примирение с человеком, которого вы обвиняли, могло навести на мысль...
– Ничего я не собираюсь признавать, сударь. Было бы полезно, занимаясь вашим... вашим ремеслом, разбираться в людях получше. К вашим услугам, господа! Больше вас не задерживаю.
Вышли в молчании. Крайне заинтригованный, Морозини под предлогом того, что обронил в доме перчатку, быстро вернулся. И как раз вовремя: служанка уже запирала дверь, пришлось даже ее чуть-чуть отодвинуть.
– Я уронил перчатку, – объяснил князь, показывая вторую, которая изящно обтягивала его руку.
Маркиз успел уже дойти почти до самых дверей своей комнаты. Морозини в три прыжка догнал его.
– Не сердитесь за мое любопытство, но как вы это сделали?
Тонкая улыбка растянула длинное высокомерное лицо.
– Во дворе есть колодец – портрет там... Надеюсь, моя королева простит мне подобное обращение, недостойное ее величества.
– Любовь – лучшее, главное из извинений. Я уверен: там, где она сейчас, она это понимает. Я сообщу вам новости о рубине... если удастся напасть на его след.
Морозини вышел так же стремительно, как вошел. Полицейские ждали его в нескольких шагах от двери. В полном молчании они добрались до трактира.
– Что вы теперь намерены делать? – хмуро спросил Гутиерес у входа.
– Пойду спать, а завтра вернусь в Мадрид, чтобы попрощаться с их величествами перед отъездом в Венецию.
– Отлично, поедем вместе.
Такая перспектива отнюдь не вдохновляла Морозини. Зато это был шанс наладить отношения с чересчур недоверчивым комиссаром, а значит, предложение следовало принять с хорошей миной. Поезд уходил в девять утра, и они договорились встретиться внизу в восемь, чтобы вместе позавтракать перед дорогой.
Совместное путешествие оказалось менее тягостным, чем предполагал Альдо: полицейский почти все время проспал. Тем не менее на Северном вокзале князь с облегчением пожал ему руку и попрощался, надеясь, что навсегда. Чтобы хоть немного утешить беднягу Гутиереса, выглядевшего очень грустным, он заявил:
– Такую известную картину нелегко продать, и если я узнаю, что ее выставили на каком-то аукционе или что она появилась в чьей-то частной коллекции, я обязательно сообщу вам об этом...
Верх лицемерия, конечно, но ведь, в конце концов, князь-антиквар всего лишь делал свою работу и старался выполнить ее как можно лучше.
В отеле Альдо поджидало письмо от Ги Бюто. Как обычно, когда патрон отсутствовал, верный друг подробно рассказывал ему обо всем, что касается его магазина. Однако на этот раз Ги счел нужным добавить несколько слов о супруге Альдо:
«Донна Анелька покинула нас два дня назад, получив письмо из Англии. Не знаю, отправилась ли она именно туда, нам она ничего об этом не сказала. Но она послала Ванду взять билет в спальный вагон „Восточного экспресса“ до Парижа. Она не сообщила, когда вернется. Чечина целыми днями поет...»
В последнее Альдо сразу же поверил: Чечина делала над собой огромные усилия, чтобы терпеть «захватчицу». И теперь, конечно, счастлива, что хоть временно избавилась от нее. Что же до письма из Англии, он догадывался, чему оно было посвящено. Следствие по делу Романа Солманского должно было закончиться, и, возможно, молодую женщину извещали о том, когда ее отец предстанет перед судом Олд- Бейли... Конечно, со стороны Анельки неосторожно возвращаться в Англию, где у нее больше врагов, чем друзей. Но разве упрекнешь дочь в том, что она хочет быть рядом с отцом, когда он в беде? Это, скорее, говорит в ее пользу. Ладно, что бы там ни было, в Париже, где Морозини собирался задержаться, чтобы рассказать Адальберу о своей находке, он, вероятно, получит более подробную информацию.
На следующий вечер князь-антиквар отправился «Южным экспрессом» в сторону французской столицы.
Часть вторая
Чародей из Праги
Глава 4
Прихожанки церкви Святого Августина
На четвертом перроне вокзала «Аустерлиц», несмотря на ранний час, клубилась толпа встречающих и пассажиров. Однако это не помешало Морозини, передававшему в окно чемоданы носильщику, заметить в самой гуще этой толпы знакомую светлую кудрявую шевелюру. Сомнения были
