— Алеша! — вскрикнула Вера Кирилловна, привстав от стола. — Боже мой, Алеша!
— Здравствуйте, — сказал Шайбин, снимая шляпу и обнаруживая наполовину седую голову, — так случилось, я приехал раньше, чем хотел.
Наступила тишина. Анюта пугливо метнулась к нищему. Вера Кирилловна все стояла у стола, она чувствовала на себе взгляды Васи и Марьянны — они оба не могли не смотреть на нее в эту минуту. Прошло сколько-то времени, Шайбин все еще стоял в дверях. Потом в одно и то же мгновенье они кинулись друг к другу. Он схватил ее руки и прильнул к ним, и она с внезапной осторожною мягкостью кротко и нежно поцеловала его в висок.
— Кто это? — сказал вдруг слепой, вставая.
Марьянна, стоявшая всех ближе к старику, шепнула ему имя приезжего. Голова нищего высоко запрокинулась, он нашел рукою плечо Анюты; она испуганная, печальная, прижималась к нему.
— Куда вы? — громко и твердо спросил вдруг Вася, — куда уходите? Вы спеть хотели. — Он сделал два шага. Глаза его блестели.
— Вы должны спеть, что хотели, я знаю, вы затем и пришли. Марьянна, не пускай его, он должен спеть. — Вася был возбужден, — все это заметили.
Анюта бросилась к дверям.
— На обратном пути нашем, Василий Степанович, дружок, нынче иные у вашего семейства заботы. Через срок пройдем вашими местами летовать на Дордонь, тогда исполним долг наш, тогда много о чем поговорим и с Ильей Степановичем встретимся.
Марьянна отступила от двери.
— Через срок! — вскричал Вася, — а до того столькому быть! Время наше течет не по-вашему.
Но нищий уходил.
— Не тревожьтесь, нынче я к вам не ко времени. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Пахли сухие осенние травы; груши, румяные и грубые, качались над Анютиной головой.
— Нет его, дедушка, — шепнула она не оборачиваясь. — Дедушка, зря мы пришли, зря на шум попали. Не повидали Илью Степановича, дедушка.
Мягкая пыль дороги легла перед ними; молча пошли они вдоль ограды. Здесь бежала Марьянна, здесь утром проезжал почтальон с толстым письмом в кожаной сумке, здесь шел со станции Алексей Иванович Шайбин.
В это-то самое время Илья Горбатов и нагнал их.
Он выбежал откуда-то из-за огородов. Перепрыгнув через ограду, он вынесся на дорогу. У него было обросшее светлой шерстью лицо и синие глаза, какие бывают у детей, глаза, которыми бредили девушки всей округи. — Стойте! — закричал он, — эй, стойте!
Странник остановился, Илья обеими руками сжал его руку.
— Голубчик мой дорогой, дай мне прижать тебя к моему сердцу, — воскликнул слепой. — Не вижу тебя больше, Ильюша мой родной, стал слеп и стар. И жить мне не долго осталось — пули во мне болят.
Илья, пораженный, молча стоял перед стариком.
— Уходим мы, спешим, причина на то есть. Вот девочка, о которой писали тебе. Анюта, глядь-ко, нагнал он нас, Ильюша наш. Не зря, значит, свернули мы с тобой!
— Да куда же вы уходите? — вскричал, опомнившись, Илья. — Неужто на день остаться не можете? Да Вера-то Кирилловна видела вас?
— К Вере Кирилловне гость, — оттого и ушли мы.
— Что за гость, откуда?
— Алексей Иванович Шайбин, года четыре тому назад в Париже знать его пришлось.
— Шайбин приехал! — вскричал Илья все более волнуясь. — Постойте… А про письмо она вам не говорила?
— Нет, дружок дорогой, ничего не сказала, пообещала сказать, да видно не успела.
Илья схватил нищего за рукав.
— Прошу вас, вернитесь, вы и не знаете, что у нас за события: мне, верно, завтра в Париж ехать, Горбатов отыскался, Васю сманивает.
Странник тихо качнул головой и положил руку на плечо Анюты.
— Не можем, — сказал он торжественно и веско, — оба не можем. С Алексеем Шайбиным нам никак невозможно.
Илья провел рукой по лицу и здесь словно в первый раз заметил Анюту.
— Здравствуй, девочка, — сказал он, — так это ты мне писала?
Анюта молча опустила голову, от волнения она ничего не могла ответить.
— Ну что ж ты, довольна теперь? — спросил он еще. Она подняла на него темные, сияющие глаза.
— Да, — сказала она, — но дедушка скоро умрет, и тогда я работать буду.
Нищий погладил Анюту по голове.
— Когда я умру, Ильюша, Анюта до вас доберется, — сказал он в раздумье, — только ты никому ее не давай.
Илья не посмел спросить, что значили эти слова.
— А Горбатов нашелся, — продолжал странник, — борись с ним, борись за брата. Умен ты, Ильюша, о тебе у нас на Дордони слава ходит.
Илья покраснел.
— О тебе там песня одна ходит, весной спою. Вере Кирилловне передай мой поклон. А что сестра?
— Замуж выходит за француза.
— Ну? На земле будут?
— На земле.
— Тогда не страшно. Благословение Господне, земля одна.
— Брата береги, — сказал еще странник, — Шайбин помешал, я бы спел ему. Его тешит, что он в игру попал, это видно. Судьбы своей боится.
— Многие они своей судьбы боятся, — сказал Илья, — перепуганы нашей русской жизнью.
Илья в внезапном беспокойстве нагнулся к нищему.
— Я не могу простить Горбатову, — сказал он с мукой, — не могу и не хочу простить ни прошлого, ни настоящего.
Лицо странника сразу стало суровым, нос заострился, вздрогнули темные веки над слепыми глазами.
— И не прощай, — шепнул он едва слышно, — не надо. Будь суров, всего простить нельзя.
Илья никогда не видел его таким. Анюта испуганно смотрела на них обоих.
— Чего ты боишься, девочка? — сказал Илья, и легкостью наполнилось его сердце. — Разговоров наших не бойся.
— Она робкая, — и суровость все не сходила с его лица. — Тебе писали о ней — сирота.
Они обнялись, и нищий пошел своей дорогой. Солнце было горячо и ярко, земля пустынна и тиха. И Илья пошел к дому. «Приезжий из Африки, — повторил он про себя, — бывший прекрасный человек», и странная тревога прошла по сердцу его, когда он припомнил лицо Шайбина, четыре года тому назад мелькнувшее в Москве за окном вагона.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Было время, — да мало кто его помнит, — широкая долина между тремя старыми городами, из которых один назовем мы Сен-Дидье, было время, долина эта, как впрочем и многие другие места в округе, ходила за бесценок. В 1907 году, например, на земле в северном Провансе не хватало рабочих рук. За гектар в эти годы платили две трети его настоящей цены — триста франков, в то самое время, как рядом, в сторону М., гектар приносил полторы, а то и две тысячи в год доходу. Не слишком ли много сажали тогда
