опомнилось после того, как мимо пролетели драконы. В угловом стойле спокойно жевала овес небольшая чалая лошадка. Завидев элима, она дружелюбно заржала.
– Привет, Желудь, – Давин погладил лошадку по носу и угостил ее яблоком. Желудь с удовольствием взял лакомство с его ладони. – Он тебя преспокойно повезет, – заверил меня элим, перехватив скептический взгляд, которым я окинул невысокое животное. – Отпусти поводья, и он тебя вывезет.
– В темноте?..
– И в любую бурю. Это очень умный конь. Он знает, куда тебе надо.
– Твой?
– Он позволяет мне на нем ездить и тебе позволит. Давай-ка быстро.
Давин придержал поводья Желудя, я взобрался в седло, и элим довольно долго шептал что-то на ухо коню, а потом отошел.
– Ну вот. Отпусти поводья и не беспокойся. Тебя встретят друзья. Скажи им, что я скоро буду – как только можно будет уйти, не вызвав лишних подозрений.
– Но я…
У дверей конюшни послышались шаги. Давин прижал палец к губам и положил ладонь на нос Желудя.
– А ну руки убери, крыса! – Это был Альфригг. – И минуты больше здесь не пробуду! Поеду в Камартан и ужо разыщу там эту вшивую поганую сенайскую свинью! Уж я приколочу его шкуру к стене в лавке! Наплевать мне, что он натворил, – его же ножом его освежую, вот что!
Послышавшееся в ответ негромкое бормотанье я узнал – это был высокий голос квартирмейстера, – но слов разобрать нам не удалось.
– Нет, не надо меня провожать! – бушевал Альфригг. – Ты под стол пешком ходил, когда я тут все дороги уже объездил! И погоду видал и похуже! Чего мне в голову взбрело нанимать сеная-толмача?! Скажи своему командиру, что поставки начнутся, как только кто-нибудь из нас прирежет этого высокородного ублюдка!
Никогда еще я так не радовался проклятиям в собственный адрес. Ярость, с которой Альфригг ругался, уверила меня в том, что ранил я его легко, к тому же его отпустили, – значит, я достиг, чего хотел.
– Надо его предупредить, – прошептал я. – Сейчас-то его отпустят, но…
– Удему скажут, что конкурент, которому он, расширяя дело, перебежал дорогу, поклялся убить его и всю его семью. Он будет начеку, да и присмотрят за ним.
Шаги стихли. От облегчения я даже позабыл про окоченевшие руки и потянулся за поводьями.
– Оберни их вокруг ладоней, – попросил я, когда Давин с сомнением поглядел на мои руки без перчаток. – Да, помню, поводья надо отпустить. Но хочется за что-нибудь держаться…
– Если он задумается, скажи «танай», он вспомнит.
«Танай» – «домой».
– Давин…
Я старался запечатлеть в памяти облик элима, чтобы узнать его, если нам доведется снова встретиться. Пошире среднего элима. Хрупкие косточки обтянуты бледной кожей. Глубокая ямка на подбородке. Поначалу я дал бы ему лет двадцать, но веселые морщинки у глаз подсказали, что он куда старше. Белый завиток постоянно норовит упасть на левый глаз.
– Может, впредь научишься доверять, когда предлагают помощь. Ну, давай. Я скоро буду. – Он хлопнул Желудя по крупу, и лошадка не спеша вышла из конюшни и немедленно повернула прочь из лагеря, прямо в метель.
Лагерь был погружен во тьму, и я представления не имел, куда мы направляемся – на запад, на восток, на утес или вовсе к звездам, – наверно, где-то над облаками светят звезды… Странно – впервые за полгода я не боялся. В том, чтобы ехать вслепую сквозь бурю, было какое-то странное спокойствие, – словно я и вправду опирался на руку безглазого бога.
Глава 10
Той морозной ночью я много раз взывал к Келдару. Нет, страшно мне не было. Просто надо было деликатно напомнить ему, что вот он я, здесь, среди ревущего ветра и нескончаемого снега. Мне бы не хотелось, чтобы он про меня забыл. Было невыносимо холодно, и губы, нос и руки у меня так зловеще онемели, что я едва не соскучился по привычной ломоте в пальцах – хоть было бы ясно, что они у меня еще есть. Пить хотелось ужасно, но ни воды, ни еды, ни огнива, чтобы развести огонь, ни убежища, кроме плаща, – ничего у меня не было. Семь лет я был странствующим музыкантом и втайне гордился собственной неприхотливостью, но жить, как солдат, в чистом поле, без ничего, меня никто не учил. Всякий раз, когда я думал, что хуже быть уже не может, оказывалось, это еще не предел. Как же я жив до сих пор? Наверное, бог мудрости чего-то от меня ждет: ведь всякому известно, что лошади – создания Келдара, а от медленной ледяной смерти меня сейчас спасала только лошадь.
Чтобы отвлечься от мыслей о моей несчастной судьбе и от панических порывов повернуть Желудя назад в Камартан, я попытался извлечь все, что возможно, из разговора с Зенгалом. Итак, Всадники меня боятся. Только этим можно объяснить их ненависть, их стойкое намерение заставить меня замолчать, то, что они ослушались Девлина. Неудивительно, что король встревожен. Не важно, кто я – его кузен, его брат, жена, ребенок: если ему приходится выбирать между мной и драконьими легионами – выбор очевиден. Элирия и ее вассальные королевства существуют только благодаря драконам.
Всадники считают себя выше политики. Каждое из Двенадцати Семейств служит тому правителю, которого оно считает или лучшим тактиком, или самым непримиримым и хитроумным противником, или самым безжалостным военачальником, или просто самым щедрым хозяином. Если Всадники присягнули кому-то на верность, единственное, что может заставить их поступиться честью и ослушаться своего повелителя, – это прямая угроза их превосходству, то есть их власти над драконами. Но, именем Семерых, почему они решили, что я им чем-то угрожаю?! Как только я добрался до этого вопроса, мысли у меня кончились. Я вернулся по цепи рассуждений немного назад и попробовал обдумать все снова, но неизбежно упирался именно в эту загадку.
