Новая сила родилась в нас в жестокие дни зимы, в трудные месяцы нынешней весны и лета. И эта новая сила питается болью и тревогой за Россию: смертная опасность грозит России сейчас, в сентябре сорок второго года, как никогда…
Ежедневно в шесть часов утра мы просыпаемся, как от толчка, жадно слушаем сводку Информбюро… Уже третий месяц подряд сообщает нам сводка вести, от которых сердце обливается кровью и дыхание становится горячим. Сегодня сводка сообщила, что, несмотря на огромные потери, гитлеровцы рвутся к Грозному, что идут бои на окраинах Сталинграда…
Никто из нас не думает сейчас о своих, блокадных трудностях; мы живем так, как будто бы нет расстояния между Ленинградом и Сталинградом, как будто бы Нева и Терек текут рядом.
Мы живем, исполненные единой жаждой – всем, чем можно, помочь стране. И, несмотря ни на что, мы живем уверенностью, что Россия выстоит, что мы остановим повсюду захватчиков и даже погоним их вон из пределов нашего отечества. И мы из своего кольца, из осады громко говорим всем защитникам России: товарищи, крепитесь, бейте немцев, остановите, задержите их – это можно, можно, клянемся вам ленинградским сентябрем сорок первого года!
Немыслимо трудные дни переживаем сейчас мы все…
Печаль войны все тяжелей, все глубже. Все горестней в моем родном краю… Бывает, спросишь собственную душу: – Ну, как ты, что? – И слышишь: – Устаю… – Но не вини за горькое признанье души своей – и не смущайся, нет! Она такое приняла страданье за этот год, что хватит на сто лет Такое испытанье ей досталось, что, будь она не русскою душой, – ее давно бы насмерть искромсало отчаяньем, неверием, тоской… Но только вспомни – вспомни сорок первый: свирепо, страшно двигался фашист, а разве – хоть на миг – ослабла вера не на словах, а в глубине души? Нет! Боль и стыд нежданных поражений твоя душа сполна перенесла и на путях печальных отступлений невиданную твердость обрела. …И вот – опять… О, сводки с юга утром! Как будто бы клещами сердце рвут… Почти с молитвой смотришь в репродуктор: – Скажи, что Грозного не отдадут! Скажи, скажи, что снова стала нашей Кубань, Ростов и пламенный Донбасс! Скажи, что англичане от Ламанша рванулись на Германию сейчас! – Но, как полынью, горем сводки дышат. Встань и скажи себе, с трудом дыша: – Ты, может быть, еще не то услышишь и все должна перенести, душа. Ты устаешь? Ты вся в рубцах и ранах? Все так! Но вот сейчас, наедине, не людям – мне клянись, что не устанешь, пока твое Отечество в огне. Ты русская – дыханьем, кровью, думой. В тебе соединились не вчера мужицкое терпенье Аввакума и царская неистовость Петра. Так не желай и не проси пощады и все прими, что будет, не забыв ни зимнего терзанья Ленинграда, ни горькой севастопольской судьбы. Такая, отграненная упорством, твоя душа нужна твоей земле… Единоборство? Пусть единоборство! Мужайся, стой, крепись и – одолей! И еще я прочту стихотворение о русской девушке Ольге Селезневой, угнанной немцами в Германию…
Я хочу говорить с тобою о тяжелой нашей вине, так, чтоб больше не знать покоя ни тебе, товарищ, ни мне. Я хочу говорить недолго: мне мерещится все больней Ольга, русская девушка Ольга… Ты, наверное, знаешь о ней. На немецкой земле на проклятой в подлом рабстве томится она. Это наша вина, солдаты, это наша с вами вина. Точно образ моей отчизны, иссеченной, усталой, больной, вся – страдание, вся – укоризна, – так встает она предо мной. Ты ли пела, певучая? Ты ли 
