– Я поцелую только того, кого объявят моим женихом, – вспыхнув до корней волос, сказала Дудда. Она складывала из камешков треугольник, причем довольно правильный.
– А если я попрошу тебя стать моей невестой?
– Но ведь ты уезжаешь. Я даже не знаю, вернешься ли ты сюда когда-нибудь.
– Дудда! Ты прекрасно знаешь, что я вернусь. Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя здесь одну, если мы будем помолвлены?
Ты ведь знаешь, чего только не обещают влюбленные. Конечно, с тех пор я больше там не показывался. Случая не было. Так сложилась судьба.
– Но хоть немножко я тебе нравлюсь? Скажи откровенно? – Уж конечно, мы со всей непримиримостью требуем полного отчета. У нас, видишь ли, будто бы даже появляются какие-то права на другого человека, неважно, что, быть может, мы собираемся натянуть ему нос.
– Да, – едва слышно произнесла она.
Случалось ли тебе услышать такое «да»? Это же полнейшая капитуляция, поражение из поражений. Это значит, что тебя уже нет, что ты превратился в какую-то совершенно иную человеческую личность. Это победа, но она слишком неожиданна, чтобы можно было ею воспользоваться.
– Дудда. – Глубоко тронутый, я не знал, что еще сказать. Но мне показалось, что уж теперь-то я могу обнять ее. Она сидела неподвижно, словно… ну, хотя бы уступ, служивший нам скамьей.
Да. Как видишь, я все ж таки начинал смаковать победу.
– И ты уверена, что не забудешь меня к тому времени, когда я вернусь?
– Нет.
Она не выдержала и заплакала. Ты видел когда-нибудь, как плачет рослая, статная девушка? Представь себе дом во время землетрясения. Когда плачут маленькие девочки, все выглядит иначе. Так и хочется сказать: «Ну перестань же, детка. Все это пустяки. Дай я вытру тебе щечку». А тут вдруг перед тобой плачет рослая, статная девушка! Больно смотреть. Она плачет всем телом, и, даже если душа больше уже не плачет, тело еще содрогается от рыданий.
Я вытер ей слезы носовым платком, и она положила голову мне на грудь. Мы долго сидели молча. Когда любовь так печальна, слова не идут на ум.
– Дудда, дорогая, – сказал я, осторожно поворачивая голову, чтобы видеть ее лицо. – Я непременно вернусь, если только ты будешь помнить обо мне. – Она взглянула на меня своими большими глазами, серьезно и торжественно, точно королева, а королевой девушка становится только от любви. Потом сказала, подчеркивая каждое слово:
– Неужели ты думаешь, что я смогу тебя забыть? – II качнула головой, раза четыре, а может, и пять, медленно и убежденно. Я придвинулся к ней ближе, теперь-то ничто этому не мешало. Мне казалось, что до некоторой степени мы уже помолвлены. Я помню все так ясно, словно это было вчера. Она взглянула мне в глаза с нежностью и довернем любящего существа, и мои губы потянулись было к ее губам, чтобы скрепить поцелуем священный обряд, но она увернулась и сказала:
– Нет, не надо, прошу тебя. Когда ты вернешься. Потому что, если ты не вернешься, мне будет очень, очень тяжело.
И надо же! Больше я не пытался поймать ее губы. Не потому, что рассердился на нее. Наоборот. Моя любовь никогда еще не была столь сильной, как начиная с этого дня. Но Дудда решительно меня изменила. Я любил ее уже совершенно иначе, чем до сих пор.
До моего отъезда мы провели несколько дней, а может, и недель, почти не разлучаясь. Мы любили друг друга любовью, которую называют платонической. Я любил уже не ее тело, как раньше, а какое-то божественное существо, обитавшее в ее теле. Не знаю, право, что она любила во мне. Мне казалось, что моя душа недостойна ее. Так вот мы и любили друг друга любовью, которой чуждо все земное, до тех пор, пока не отплыл пароход.
Не думай, что я не вернулся туда оттого, что разлюбил ее. Нет, дело было совсем в другом. Мы переписывались всю зиму и все лето. Слали друг другу толстенные письма на густо исписанных листах, полные пламенных признаний, любовного томления, обещаний хранить верность. Но мне не удалось больше туда выбраться. Вместо меня послали другого. Согласись, судьбу человека определяет работа, место жительства, неблагоприятные стечения обстоятельств. При моей работе почти невозможно получить отпуск в летнее время, подходящее для помолвки. Или, может быть, ты думаешь, отец отпустил ее сюда, ко мне? Как бы не так, плохо ты знаешь его и его присных. Я уверен, именно он больше всех радовался моему отъезду. А время меж том идет и стачивает шипы, даже самые острые. Прошел год. Потом два. Конечно, я продолжал любить ее. И все же любовь уже не владела мной безраздельно. Я чувствовал ее лишь тогда, когда читал письма Дудды или писал ей. Под конец я уже не мог сделать этого без подготовки и вынужден был перечитывать старые письма, чтобы написать ей по-человечески. Если бы мне удалось тогда с ней встретиться, хотя бы увидеть ее, я был бы счастливейшим из людей. Тебе, старина, все это кажется странным, но таков уж я есть, ничего не поделаешь.
А затем любовь пришла во второй раз, а может, в третий или в четвертый, только теперь это была грандиозная п непреодолимая любовь, ну, ты знаешь, от такой любви люди женятся. Ах, живи мы вечно и везде сразу, мы могли бы любить всех женщин на свете – но что толку рассуждать о невозможном. Так-то, брат. Конечно, моя любояь к ней прошла, как только я женился. Порядочный человек забывает о таких пустяках, если намерен честно выполнять обязанности, возлагаемые на него обществом и благополучием семьи. А Дудда, между прочим, взяла и приехала в этот город. Старика, по всей вероятности, уже нет на свете: будь он жив, разве могла бы она позволить себе подобную свободу?
Нет, я действительно не ошибся. С письмом в руке я подошел к пароходу перед самым отплытием. За другую мою руку цеплялась моя старшая дочка. Конечно, я мог бы опустить письмо в почтовый ящик на углу, возле нашего дома, ведь письмо было написано заблаговременно, но, проведав о том, что мне надо отправить письмо, девчонка потребовала, чтобы мы вместе отнесли его на пароход. А у какого отца хватит духу в чем-либо отказать своей старшей дочери?
И вот я увидел Дудду. Она стала еще пышнее, пожалуй, даже располнела. Но белая кожа и классические черты лица были прежними. Она тоже была с ребенком на руках. Ты, может быть, думаешь, что отсюда в нашей жизни началась новая глава под названием «несчастная любовь» или «семейная трагедия»? Ничуть не бывало. Ничего похожего не случилось ни тогда, ни после. Добродетельный гражданин вроде меня не допустит подобных вещей. Мы издали, едва заметным кивком поздоровались друг с другом.
Почему же, черт возьми, я не подошел и не поздоровался с той, которая была моей первой любовью? Но нет, тому, кто попал в число добропорядочных граждан, столпов общества, не к лицу такие поступки. Или ты считаешь, что добропорядочный гражданин, исправно выплачивающий долги и налоги, может позволить себе все что заблагорассудится? Увы, дружище. Он обязан еще и быть примерным отцом семейства, и целовать жену, приходя домой и уходя из дома, и не забывать поблагодарить ее за завтрак, обед и ужин. Общаться он может только с теми людьми, о знакомстве с которыми известно его друзьям и начальству. Ему следует многое взвесить, прежде чем в присутствии сограждан и почтенных расфранченных дам бросаться к никому не известной девушке, здороваться с ней с радостным блеском в глазах, каковой приличествует только в тех случаях, когда его приглашают на дружеский обед с дымящимся бифштексом и супом из спаржи.
Я долго смотрел ей в глаза. Этого мне никто не мог запретить. А когда она увидела рядом со мной дочку, возле губ у нее появилась странная морщинка. И ее ребенок тоже был премилым. Мы словно представляли друг другу доказательства того, что оба спустились в конце концов на землю. Хотя, с другой стороны, девочка, которую она держала на руках, вполне могла быть дочерью кого-нибудь из ее родственников, живших по соседству.
Не пора ли нам налить, старина? Твое здоровье, Тоуроддур! Твое здоровье!
Примечания
1
Торвальдсен, Бертель (1768–1844) – знаменитый датский скульптор.
