опорой, но они способны слегка перемещаться, что придает естественность. В наши дни все следуют этой технологии, отказавшись от силикона, который ложится, как цемент и, если шлепнуть по груди, отдает в ладонь. — Лицо врача исказило профессиональное отвращение. — Но Брэдли пошел еще дальше: чтобы получить необходимую линию груди, он рассчитал положение имплантатов с точностью до десятой доли миллиметра, словно наводил на цель оружие. Ни с чем подобным мне не приходилось сталкиваться. Честно говоря, когда речь идет о груди, у нас есть определенные допуски: пациенты сознают, что настоящая грудь постоянно меняет форму в зависимости от того, лежит ли женщина, стоит или сидит. И рады, если имплантат более или менее соответствует природе. Но Брэдли стремился к чему-то особенному — как я понимаю, к своему эротическому идеалу — бюсту своей мечты. Теперь вам понятно?
Изображение сменилось другим, и на экране на фоне масштабной сетки появился женский торс в ракурсе спереди и сбоку.
— Он в самом деле понимал, что к чему. И много раз объяснял мне этот эффект: грудь должна быть чуть-чуть великовата по сравнению с телом, но совсем немного, чтобы не показаться отвислой. «Отвислая» — это его слово. Многие мужчины имеют собственные взгляды на грудь, но я не встречал никого, кто бы изучал эту проблему в таких мельчайших деталях. Грудь должна быть крепкой, но не переходить грани естественности, приятной, иными словами, мягкой и податливой, большой, но не оттягивающей, чтобы не казаться раздутой — тоже его словцо. Я говорил ему: «Вы стремитесь к невозможному, желаете мягкую и упругую — оставьте мечтания о крепкой. Нужна большая и податливая — не получите постоянной формы, грудь все время будет разной». Он отвечал: «Я знаю, доктор, но необходимо стремиться к идеальному балансу, вот и все». Мы проводили часы и целые дни, обсуждая ее грудь. Он вникал в такие нюансы, которые я раньше ни с кем не оговаривал. Но в результате мы получили совершенный бюст. Вы со мной согласны?
Передо мной внезапно появилось изображение обнаженной по пояс Фатимы. Знакомые груди уставились мне в лицо, а на губах играла та же улыбка, что и на портрете напротив кровати Брэдли.
— Скажите, доктор, пока все это продолжалось, как вела себя сама Фатима? Ведь вы с Брэдли обсуждали не чье-нибудь, а ее тело.
— Пассивно — слишком обидное слово. Скажем так, она не предъявляла никаких требований. Как правило, Брэдли приходил ко мне один, но когда брал ее с собой, то был достаточно деликатен и старался втянуть ее в обсуждение. «Тебе нравится, дорогая? Все просто попадают». Мне кажется, она искренне верила, что он желал для нее лучшего тела и разбирался в красоте лучше ее. Не забывайте, этот человек был внушителен — гигант, в каком-то отношении гений. Мне было сложно спорить с ним или противоречить ему. А она его обожала, это было видно по ее глазам. Этот мужчина, этот бог появился в ночи, перевернул всю ее жизнь и подарил ей самоуважение — мы же говорим об уличной проститутке, которая никогда ничего не имела и внезапно превратилась в звезду. Ради него она была готова на все. Я бы сказал, что у нее не было собственного характера. Наверное, правильнее назвать ее не пассивной, а глубоко признательной.
— Вам никогда не случалось слышать, чтобы она возражала ему?
Врач задумался и нахмурил брови.
— Не то чтобы возражала. Но не следует забывать о ее социальном происхождении — корни Фатимы в джунглях. Она свободно говорила о том, как они занимались любовью. А Брэдли отличался американской щепетильностью — ему было неприятно, что она рассказывала об этом при мне. А нам, мне и Фатиме, это казалось странным. Ведь не кто-нибудь, а я сконструировал ее тело, которое он собирался боготворить после завершения всех операций. Фатима хотела убедиться, что ее новая вагина удовлетворяет его, доставляет абсолютное наслаждение, а Брэдли стеснялся обсуждать интимные подробности их отношений. И во время наших встреч главным образом касался зрительных образов предстоящей работы, но почти не упоминал об их половых отношениях.
— Это необычно?
— Да, очень. Основной вопрос заключается в том, будет ли пациент способен испытывать оргазм. Удастся ли создать вагину, обладающую полноценной чувствительностью? Кстати, ответ в обоих случаях — да. Мы используем пещеристую ткань пениса, которая дает ощущения наслаждения и оргазма. И поэтому при условии использования смазки влагалище ведет себя как настоящее.
— Извините, забыл спросить: когда Фатима обратилась к вам, она уже принимала гормоны? Эстрогены, кажется, так вы сказали? Брэдли начал курс?
Врач снова нахмурился:
— Не знаю. Спросите у нее самой.
— А вы не спрашивали?
Суричай поджал губы.
— Не было необходимости. Она принимала эстрадиол — широко распространенный в США и Европе препарат на основе растительного эстрогена. Местные препараты подобного плана до сих пор производятся в основном из мочи стельных коров. Эффект один и тот же, однако имеются свидетельства, что синтетический эстрадиол безопаснее.
— Другими словами, если бы Фатима была предоставлена самой себе, то принимала бы местный препарат. Получается, что ею руководили с самого начала. Так, доктор?
Глухое ворчание.
— Это вас не насторожило?
Наконец мне удалось поколебать учтивость врача. Он перестал вставлять в свою речь английские слова и целиком перешел на тайский.
— С какой стати? Почему я должен волноваться из-за того, что она — творение своего любовника? Вы рассуждаете как фаранг — видимо, потому, что сами наполовину фаранг. Кто из нас не творение кого- нибудь другого? Брэдли подарил ей лучшую жизнь, такую, о которой она мечтала, и за это она была готова на все. А для меня важны лишь пожелания пациента, а все остальное — придуманная фарангами чушь. И сделано это только для того, чтобы оправдать армию консультантов, каждый из которых стоит целое состояние. Хорошо, что в Таиланде до этого еще не докатились. — Суричай вздохнул и заговорил спокойнее. — Стоит ли напоминать, какую жизнь мы, проявляя сострадание, предлагаем бедным незаконнорожденным полуизгоям?
— Спасибо, доктор. Один последний вопрос, в самом деле последний. Как вы считаете, откуда у Брэдли столько денег, что он посмел обратиться к вам?
Я внимательно следил, не промелькнет ли на лице Суричая тень беспокойства, но ничего не заметил. Он только пожал плечами.
— Брэдли был американцем. Американцы умеют доставать деньги, даже если сами бедны. Может быть, у него были богатые родственники или что-то в этом роде. Не мое дело. Счета он оплачивал регулярно и точно в срок.
— Большие? Хотя бы примерно. Мне не нужны точные цифры.
Врач потер подбородок.
— Мне приходилось учитывать дополнительно потраченное время, все эти полуночные разговоры, новые идеи и не дающие ему покоя эстетические соображения, с которыми он поднимал меня с постели. В итоге получилось около ста тысяч американских долларов.
— А если сравнить с обычным пациентом, у которого нет любовника, осложняющего вам работу?
— Примерно пять процентов от этой суммы.
— Пять процентов? Да, вы с Брэдли отменно потрудились над Фатимой.
— Я же говорил, он был от нее без ума и мог себе позволить наши услуги.
Я закончил, но Джонс еще долго молчала. Она заговорила, когда мы почти уже выехали из города.
— Это-то вы и поняли в тот день в галерее Уоррена? Посмотрели на нее и определили, что она транссексуал? Я женщина — и то не догадалась. Даже теперь, если бы вы не рассказали, могла бы провести с ней день и ничего не заподозрить. А вам стоило на нее взглянуть, и вы распутали дело.
Я протестующе поднял руки:
— Не до конца. Может быть, в общих чертах.
