Гилберт достал из-за пазухи неровно оборванный лист бумаги. Уилл взял лист у него из рук и стал читать, не веря своим глазам. Оказывается, он поступил на работу к мастеру Куэджли на целый год, согласившись стать учителем его пяти сыновей. Под договором красовалась его собственноручная, хоть и немножко корявая от выпитого сидра подпись. Уилл не помнил, как это произошло. Он просто ничего не мог вспомнить.
— Он поедет, чтобы учить Сенне и Плутону, — во всеуслышание объявил Гилберт. — Он будет учить всех его детей. Вот.
— Вот ведь скрытник, — охнула Энн. — Решил сбежать из дому под покровом ночи и даже словом не обмолвился. — И она снова принялась бранить мужа и обвинять его во всех грехах.
— Не ночью, а утром, — поправил ее Гилберт. — Рано утром, вот. А еще он дал мне пенни на леденцы. Вот. — Он с серьезным видом показал Энн монетку.
Так неужели, думал в замешательстве Уилл, его судьба так избудет вершиться сама по себе и каждый новый жизненный поворот ему будут объявлять какие-то головорезы или идиоты?
— Мне там будут платить, — попытался он объяснить жене. — Меня же не продают в рабство. А деньги я буду присылать домой.
Но это лишь подлило масла в огонь большого семейного скандала.
— Аминь, аминь, аминь, — твердил Уилл про себя.
ГЛАВА 8
Luna fait: specto si quid nisi litora cernam…[14]
Он не подозревал о том, что его уход из дома произойдет именно так. Такой вариант даже невозможно было придумать. В пьяном угаре он согласился стать наставником пятерых юных Куэджли и заниматься с ними латынью. Их отец, со своей стороны, брал на себя все расходы по проживанию Уилла в доме, а также был обязан платить за уроки по десять шиллингов в квартал. Конечно, это жалованье не поражало воображения, так что разбогатеть в Глостершире ему, Уиллу, вряд ли удастся.
Quod videant oculi nit nisi litus habent…[15]
Теперь он жил в большом, недавно выстроенном доме — его строительство пришлось на время правления Генриха VIII, и он находился примерно на таком же расстоянии от Шарпнесса, что и Баркли. Здесь протекала река Северн, и Уилл снова начал мечтать о кораблях. Что же до жизни обитателей дома, то всем хозяйством здесь заправляла сама миссис Куэджли (вторая жена хозяина), сварливая особа, с лица которой не сходило кислое выражение. Хозяин при ней уже ничем не напоминал того веселого малого в расстегнутом камзоле, что бражничал с Уиллом в Эттингтоне. Дома мастер Куэджли был суров и сосредоточен — настоящий мировой судья в своей длинной черной мантии. Слуги поначалу решили сделать из Уилла шута, высмеивая его стратфордский акцент и хихикая над латинскими «хунк — хок», но юноша с самого начала не давал спуску чванливому мажордому и был неизменно холоден с развязными служанками. Уилл попросил дать ему отдельную комнату, которая находилась бы рядом с комнатами мальчиков, и его просьба была выполнена.
Nunc hue nunc illuc, et utroque sine ordine curro…[16]
Теперь о самих мальчиках, его воспитанниках. Самому старшему из них, Мэтью, было пятнадцать лет, за ним шел Артур, тринадцати с половиной, затем двенадцатилетний Джон — все трое были сыновьями первой госпожи Куэджли. Вторая супруга мастера Куэджли родила ему близнецов Майлза и Ральфа, которым было лет по десять или около того. Еще раньше в семье было две дочери — обе постными личиками были похожи на свою мать, если судить по скверным портретам кисти какого-то художника из Глостера. Обе девочки рано умерли, так что осталось только пятеро сыновей, пять юных голов, в которые Уиллу предстояло вдалбливать латынь.
Alta puellares tardat arena pedes…[17]
…Безупречные строки Овидия навеяли сон и скуку. Тихий погожий день на исходе лета, послеобеденное время, хочется спать… В открытое окно с громким жужжанием влетела большая черная муха, и все ученики моментально переключили внимание на нее. У мальчиков не было ни малейшего желания учиться. Близнецы, похоже, были уверены в собственной уникальности и считали, что обойдутся и без учения. Старшие мальчики постоянно зевали, лениво потягивались и пинали друг дружку, охая над стихами Овидия и «Грамматикой» Лили, а иногда принимались шуметь и драться, бросаться измазанными в чернилах катышками бумаги и рисовать непристойные картинки. К Уиллу они относились без особого почтения. Стоило ему обратиться к Ральфу, как тот заявлял, что он Майлз, и наоборот, и старшие мальчики поощряли такие забавы близнецов. Когда отец начинал экзаменовать их по пройденному материалу, то неизменно оказывалось, что они знают его из рук вон плохо.
— Так почему же, — визгливо кричал Артур, у которого ломался голос, — почему здесь стоит tull и latum, когда в настоящем времени это будет fero? Просто чушь какая-то, я не собираюсь это зубрить.
— Ей-богу, ты выучишь все, что задано, — гневно ответил Уилл.
— Вы божитесь, сэр, — с деланным ужасом воскликнул Мэтью. — Вы всуе упоминаете имя Божие!
— Вот сейчас я спущу с вас штаны, — закричал Уилл, — и пройдусь розгой по вашим задницам, тогда вы узнаете, что я ничего не делаю всуе!
При упоминании о спущенных штанах близнецы захихикали. С чего бы это?
Как-то раз осенним утром мастер Куэджли сказал Уиллу:
— Труппа слуг милорда Баркли вернулась домой. Они сыграли в замке «Домового» Плавта. — Разумеется, представление шло на английском.
— Это комедия о доме с привидениями?
— Она самая. Думаю, мальчики будут лучше понимать латынь, если дать им перевести что-нибудь из Плавта, а потом пусть каждый сыграет свою собственную роль, им же самим переведенную на английский. Их надо заинтересовать учением. Пусть это будут не только крики и потасовки (не будем отрицать, что во время занятий они ведут себя не идеально), а заслуженное и полезное удовлетворение от проделанной работы и радость от ее итога.
— Но ведь Плавт не был поэтом.
— Не был, но все равно это мудрое и толковое чтение. Там есть стихомифия[18]. Она будет очень полезна для Мэтью и Артура, которые собираются изучать юриспруденцию. Для перевода и постановки возьмите «Близнецов», там как раз и для наших близнецов найдутся роли. Книжки купишь в Бристоле, в лавке мастера Канлиффа. Помнится, в свое время, еще учась в школе, мне тоже довелось участвовать в такой постановке, но только на латыни. Память об этом удовольствии я сохранил на всю жизнь. — Последнюю фразу он произнес довольно мрачно.
И вот золотым октябрьским днем Уилл отправился в Бристоль, миновав Баркли с его замком, Вудфорд, Алвестон, Алмондсбери, Пэтчвей, Филтон… Он ехал верхом на гнедом мерине мастера Куэджли. Земля была устлана ковром из золотистых и бурых листьев, похожих на поджаренную в масле рыбу; в ветвях деревьев порхали птицы, готовые покинуть идущий ко дну корабль лета. Уилл ежился от прохлады. Полы его старенького плаща были старательно запахнуты, а в кошельке (это был замечательный кожаный кошелек, сшитый Шекспиром-старшим) лежал золотой. На эти деньги нужно было купить книги, а на оставшиеся гроши
— пообедать в какой-нибудь придорожной таверне. Собственных денег у Уилла не было.
Бристоль… Уилл с благоговейным страхом и волнением въехал в этот город. В гавани Бристоля возвышался стройный лес корабельных мачт; Уилл почувствовал соль на губах и увидел моряков — суровых морских волков, внешний вид которых не оставлял никаких сомнений относительно рода их занятий (куда уж до них было сухопутному и ныне покойному бедняге Хоби). На шумных улицах со всех сторон раздавались пьяные крики, звенели колокольчики работорговцев, по булыжнику весело грохотали большие деревянные бочки. При виде такого множества настоящих моряков в странных разноцветных нарядах и с золотыми кольцами в ушах, при виде этих загорелых обветренных лиц Уилл вдруг смутился. А ведь ему нужно было только купить книжки Плавта, съесть скудный обед и отправиться домой, чтобы возвратиться к привычной, размеренной жизни.
— Вот все, что у нас есть, — сказал книготорговец Канлифф. — «Бвизнецы», «Домовой» и еще «Хвастун». Можете взять пять книг одного наименования и еще одну, шестую, себе, как наставнику; ее я, так уж и быть, продам вам за три четверти цены. А других книг не держим.
Канлифф был худощавым стариком с очень острым подбородком. В его магазинчике царил полумрак и
