— Ладно, через десять минут буду,—сказал, оставляя их, комитетчик.
— Ну, как себя чувствуешь, Роупер?
Хильер повернулся к нему лицом. Его поразило, насколько Роупер постарел. Слежавшиеся волосы кое- где тронула седина, правый глаз слегка подергивался. Роуперу хватило одного взгляда, чтобы избавиться от икоты.
— Ну и дела,—сказал он.—Как раз на днях вспоминал о тебе.
Покачиваясь, он двинулся к одной из четырех стоявших в комнате армейских коек, на которых, как предположил Хильер, отдыхающим делали массаж после пляжного волейбола. Роупер лег и закрыл газа. Затем, с силой опершись на изголовье, вскочил и заморгал.
— Ножки койки чуть не вырвало,—сказал он.—Слава Богу, хоть она удержалась. Я вспоминал наши экзамены. Канонический перевод «Книги Нова». Вспомнил, как ты сказал—экзамен был не по религии, а по английскому,—что для Нова можно было найти утешителей получше, чем Елифаз, Вилдал и Софар[118].
— Неужели ты это помнишь?
— В последнее время я многое вспомнил.
— Но странно, что ты помнишь имена. Я их совершенно забыл. Что это за дверь?
В комнате была вторая дверь. Приоткрыв ее, Хильер выглянул наружу. Уже показалась луна, и стало немного светлее. Хильер увидел высокую, изрезанную трещинами каменную стену. За нею било в свои тамбурины Черное море.
— Я часто читаю Библию. Дуэйскую[119]. Конечно, ее и рядом не поставишь с каноническим переводом. Проклятые протестанты, вечно они делают все лучше нас. — Роупер закрыл глаза.—О, Господи… А все потому, что смешивал… У русских, наверное, луженые желудки,
— Роупер, я пришел, чтобы отвезти тебя домой.
— Домой? В Калинин?—Он открыл глаза.—Ах да, ты ведь теперь, судя по форме, милиционер. Странно, я не сомневался, что тебе предложат работу в разведке. Ох, как мне худо…
— Роупер, не валяй дурака. Проснись. Если ты переметнулся к русским, это не значит, что и я сделал то же самое. Да проснись, идиот! Я работаю там же, где и раньше. Я доставлю тебя в Англию.
Роупер открыл глаза. Его трясло.
— Англия. Поганая Англия. Похитить меня хочешь. Хочешь отправить меня в тюрьму, а потом—суд и виселица. Ты—как там тебя?—ты предатель. Забыл твое имя… Ты тоже участник этого проклятого четырехсотлетнего заговора. Убирайся отсюда, подонок, иначе я позову на помощь.
— Хильер. Вспомнил? Денис Хильер. Попробуй только крикнуть, я тебя… Да пойми ты, Роупер, никто не собирается тебя похищать. Я привез письменные гарантии того, что тебе не грозит никакая опасность. Просто Англия нуждается в тебе — вот и все. В моем кармане фантастические предложения. Но беда в том, что у меня нет времени на рассусоливания. Я должен немедленно убираться отсюда.
Роупер открыл рот, словно собирался крикнуть, но вместо этого рыгнул и зашелся в кашле.
— Твоя вонючая—ках! ках!—сигара! В тот день, вернувшись домой, я сразу почувствовал—ках! ках!—как из каждого угла несет этим мерзким запахом. И сразу после этого—ках! ках!—она ушла из дому. Бедная, несчастная—ках! ках!—девочка.—Роупер был весь мокрый.—Кажется, я хочу…
Хильер смотрел на него безо всякой симпатии: стареющий англичанин с благоприобретенной русской хандрой; заляпанный, потертый синий костюм—советский, мешковатый, безнадежно устаревшего фасона; ничтожество, которое природа наделила сумасшедшим талантом. Напоминавший горгулью разинутый рот Роупера навис над цементным полом. Но у него (из него) ничего не выходило.
— Вдохни поглубже,—сочувственно посоветовал Хильер.—Никто тебя принуждать не собирается. Расскажи, что ты делал все эти годы. Что они делали с тобой.
С видимым усилием Роупер вдохнул поглубже и закашлялся, разбрызгивая слюни.
— Я занимался ракетным топливом. Работал на космос. И русские не делали мне ничего дурного. Ни во что не вмешивались.
— А как насчет промывания мозгов?
— Глупости! Марксизм как наука давно уже устарел. Я им об этом заявил прямо, и возражений не последовало.
— Они согласились?
— Конечно. Это же самоочевидно. Мне вроде немного лучше. Этот тип что-то говорил про кофе.
— Да, скоро принесет. Но если ты разочаровался в марксизме, то какого черта ты здесь делаешь? Что мешает тебе возвратиться на Запад?
— Мне снова хуже. Рано радовался.
— Роупер, оставь свои глупости. Дома тебя встретят с оркестром. Неужели ты не понимаешь, что, помимо прочего, это будет еще и прекрасным пропагандистским спектаклем! И всего-то надо—перемахнуть через эту стену. Я прихватил для тебя фальшивый паспорт и бороду.
— Накладную бороду? Это… Это…—Он снова зашелся в кашле.
— В порту стоит британское судно «Полиольбион». Завтра мы будем в Стамбуле. Давай, Роупер. Перелезть через эту стену ничего не стоит.
— Хильер…—Голос Роупера был совершенно трезвым.—Пойми, Хильер: я никогда не вернусь в Англию, даже если мне предложат сотню тысяч фунтов в год.—Он помедлил, словно предоставляя Хильеру возможность подтвердить, что примерно эта сумма и предлагается в письмах, о которых тот говорил.— Поверь, правительство тут ни при чем. Все дело в истории.
— Господи, Роупер, что за глупости!
— Глупости? Ты считаешь, что это глупости? Английский корабль, как он называется?
— «Полиольбион». Но при чем тут…
— А должен был бы называться «Коварный Полиольбион»[120]. Здесь есть прекрасные историки, которые, уверяю тебя, относятся к своему делу гораздо серьезнее, чем их коллеги из Коварного Полиольбиона. Они разобрались в истории моего предка, убитого за веру. Они сказали, что я этого никогда не сумею забыть, и могу поклясться, они правы. Твоя утопающая в цветах—чтоб ей пусто было!—промозглая страна живет по принципу «что прошло, то прошло». А для меня он живой, я— плоть от плоти его, я вижу, как его лижут языки пламени, как он вопит от боли, а вокруг—гогочущая толпа. И ты хочешь, чтобы я об этом забыл, чтобы я сказал, мол, конечно, это была ошибочка, но, право, не стоит ссориться, господа, пожмем друг другу руки, отправимся-ка в ближайший паб и выпьем тепленького английского пивка с шапкой пены!
— Но так и есть, Роупер! Мы не должны ворошить прошлое. Надо избавиться от этого груза. Что мы сможем сделать, если все время будем тащить на хребте своих мертвецов?
— Жертвы истории ей не принадлежат. Часы Эдварда Роупера остановились без двух минут четыре. В тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году. Сгорая, великомученики зажигают в людях огонь надежды. Возможно, этот несчастный и заблуждался, но в жизни, а не в мечтах. Ведь мечтал он о всемирном единении, о людях, избавленных от грехов. Он предвидел, что Европа расколется на множество государств, маленьких, нечестивых, ощетинившихся друг на друга; он предугадал все: ростовщиков, капитализм, опустошительные войны. Ему виделись широкие горизонты.
— Уж не русские ли степи?
— Смейся сколько угодно. Ты всю жизнь только и делаешь, что смеешься. Никогда у тебя не было ни одной серьезной мысли. Потому-то ты душой и телом предан подлецам-англичанам.
— Я сам подлец-англичанин. И ты тоже.—Хильер вздрогнул.—Что это за шум?
— Дождь, обыкновенный дождь. Здесь не моросит английский дождичек, не выглядывает худосочное английское солнышко. Здесь все с размахом.
Дождь колошматил по крыше революционными кулаками.
— Прекрасная погода,—сказал Хильер. — Идеальная для побега.
— Вот, вот… Капиталистические интриги, засады, шпионы, войны. Пистолеты и погони. Накладные бороды. Здесь я занимаюсь покорением космоса, а кому это нужно на Западе? Никому! Пыталась когда- нибудь Англия запустить человека в космос? Так что не смеши меня,—закончил Роупер угрюмо.
— Мы не можем себе этого позволить,—крикнул Хильер в ответ.
Дождь сделался просто оглушительным.
