Необычно велась и редакционная работа. Редакции журналов напоминали клуб, куда по определенным дням недели собирались сотрудники. Пили чай, шутили, смеялись, обсуждали принесенный материал, а иногда здесь же и сочиняли. Подчас редактор за удачный экспромт тут же расплачивался наличными. Гиляровский приводит описание 'суббот' в 'Будильнике', сделанное В. М. Дорошевичем:
'Рассказы в этом журнале писал Антоша Чехонте и по субботам, в редакционный день, гудел баском:
— Вот буду знаменитостью — стану брать по 15 копеек за строчку.
Огромный А. В. Амфитеатров пишет пародии — гомерический хохот стоит в редакции, когда их читают…
Как буря, влетает в крохотную редакцию Гиляй — В. А. Гиляровский, — схватывает стул, на котором сидит сотрудник, поднимает его выше головы и относит в другой угол:
— Не беспокойся, я тебя опять на место поставлю! — и сыплет под общий хохот экспромтами.
— До чего вы только доболтаетесь! — машет рукой А. Д. Курепин… сдерживающий всю эту молодую, веселую, смешливую ватагу, готовую поднять на смех кого угодно, что угодно'.
Тут, в редакциях, Чехов знакомился с очень интересными людьми. К их числу по праву следует отнести Гиляровского.
Пожалуй, это была наиболее колоритная фигура в московском журнально-газетном мире.
Владимир Алексеевич Гиляровский, известный под псевдонимом дядя Гиляй, прожил жизнь, полную самых невероятных приключений, и при этом сменил множество профессий от волжского бурлака до драматического актера, а потом писателя. Огромная физическая сила сочеталась у него с не меньшим духовным здоровьем и исключительным жизнелюбием, которое и заставляло его всегда находиться в движении, всюду поспевать, преодолевать исключительные трудности и неизменно проявлять подлинное бесстрашие. Это и делало Гиляя невенчанным королем московских репортеров, давало основание Чехову величать его оберзнайкой. Он завсегдатай всех великосветских приемов, он как дома в чопорнешнем аристократическом Английском клубе и в то же время как свой посещает самые темные притоны и разбойничьи гнезда, поражая читателей сенсационнейшими корреспонденциями.
В августе — начале сентября 1882 года в Москве запестрели афиши, извещавшие, что 3 сентября воздухоплаватель Берг совершит полет на воздушном шаре. Дядя Гиляй, конечно, на месте репортажа, пробивается к самому шару и тут выясняет, что помощник Берга в последнюю минуту от полета уклонился и что полет срывается. Решение принимается немедленно, репортер превращается в воздухоплавателя и через несколько минут уже парит над Москвой.
А несколько раньше — 29 июня того же года — произошла крупнейшая железнодорожная катастрофа. После сильного ночного ливня потоки воды прорвали железнодорожную насыпь, пересекавшую большой овраг, и образовали под ней огромную выемку, в которую и провалился шедший из Москвы поезд. Случайно узнав одним из первых в Москве об этой катастрофе, Гиляровский летит на вокзал, тайком проникает в спецпоезд, который вез высокое начальство к месту крушения, запирается в уборной министерского вагона и первым среди газетчиков оказывается на месте, первым извещает прессу о кукуевской трагедии. Оставался там Гиляровский более двух недель до самого конца ужасных раскопок, и все это время его корреспонденции были в центре внимания всей России.
Хорошо сказал об этом человеке К. Паустовский.
'Он был живописен во всем, — в своей биографии, внешности, манере говорить, ребячливости, в своей разносторонней и бурной талантливости…
Гиляровскому жить бы во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги!'
Это были хорошие годы в жизни Чехова. Хорошие, несмотря на денежные трудности, несмотря на изнурительную работу, на начинавшуюся болезнь. Во всем побеждала молодость — и силы казались неисчерпаемыми, и первые успехи были ошеломляюще радостными и самое главное — не оставляла радость творчества, легкость и искрометность таланта. 'Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы?.. — спросит он у Короленко. — Вот.
Он оглянул стол, — рассказывает Короленко, — взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, — это оказалась пепельница, — поставил ее передо мною и сказал:
— Хотите, — завтра будет рассказ… Заглавие 'Пепельница'.
И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением…
Образы теснились к нему веселой и легкой гурьбой… Они наполняли уютную квартирку и, казалось, приходили в гости зараз ко всей семье. Сестра Антона Павловича рассказывала мне, что брат, комната которого отделялась от ее спальной тонкой перегородкой, часто стучал к ней ночью в стенку, чтобы поделиться темой, а иной раз готовым уже рассказом, внезапно возникшим в голове. И оба удивлялись и радовались неожиданным комбинациям…'
Да и жизнь, в общем-то, налаживалась. Денежная проблема так и будет висеть над Чеховым, висеть дамокловым мечом до самых последних дней его жизни. И все же теперь, меняя квартиры, они переезжали в помещения все лучшие. Антон Павлович был в постоянной озабоченности, как свести концы с концами, но бедность была позади. Жили скромно, но нужды не было.
И на хороших содержательных людей Чеховым везло. Когда Мария Павловна в 1884 году поступила на Высшие женские курсы Герье, у нее появились знакомые курсистки, по словам Михаила Павловича, все, как на подбор, интересные и развитые. В первой половине восьмидесятых годов окрепла дружба семьи Чеховых с Исааком Ильичом Левитаном, который на их глазах сложился как крупнейший русский художник- пейзажист.
Расширялись знакомства в Воскресенске. Коротко познакомились с семьей полковника Б. И. Маевского, который командовал артиллерийской батареей, стоявшей в городке. Ребята Маевского описаны Чеховым в рассказе 'Детвора'. Близкое знакомство с офицерами батареи не пройдет для него даром. На эти наблюдения он будет потом опираться, работая над пьесой 'Три сестры'.
Недалеко от Воскресенска в бывшей усадьбе Чикино находилась земская больница, во главе которой стоял известный земский врач П. А. Архангельский. В этой больнице Чехов проходил врачебную практику и близко сошелся с самим Архангельским и его окружением. 'Чикинская больница считалась поставленной образцово, — рассказывает Михаил Павлович, — сам Павел Арсеньевич был очень общительным человеком, и около него всегда собиралась для практики медицинская молодежь, из которой многие потом сделались врачебными светилами… Часто после многотрудного дня собирались у одинокого Архангельского, создавались вечеринки, на которых говорилось много либерального и обсуждались литературные новинки. Много говорили о Щедрине. Тургеневым зачитывались взапой. Пели хором народные песни, 'Укажи мне такую обитель', со смаком декламировали Некрасова'.
Недалеко от Воскресенска, в Бабкине, было имение А. С. Киселева. Чеховы познакомились с Киселевым и его женой Марией Владимировной, дочерью директора московских императорских театров В. П. Бегичева, и сняли на лето у них дачное помещение. Здесь Чеховы жили лето 1885, 1886 и 1887 годов.
Сообщая о новой своей даче, Чехов писал в Петербург Лейкину: 'Буду жить в комнатах, в которых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам! Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч…Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу… Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес… Около дачи оранжереи, клумбы et caetera. Я люблю начало мая в деревне… Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи… Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки… Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья — вот и все дачники… В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды…'
10 мая Антон Павлович подробно рассказывает в письме брату Михаилу, оставшемуся в Москве, как семейство добиралось до новой дачи, какие с ним были дорожные приключения и о первом впечатлении по приезде. 'Двери дачи были не заперты… Не беспокоя хозяев, мы вошли, зажгли лампу и узрели нечто такое, что превышало всякие наши ожидания. Комнаты громадны, мебели больше, чем следует… Все крайне мило, комфортабельно и уютно… Водворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Выпил водочки, винца и… так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку… Слушал я, как поет соловей, и
